Тысяча дней войны изменили жизни миллионов украинцев. Алиса Пухальска, пережив блокаду Мариуполя, обстрелы и эвакуацию через Россию, начала всё заново в Латвии. Сейчас она учит латышский язык, помогает другим украинцам и строит хрупкую, но новую жизнь.
Мария Зенькова собиралась оставаться в Латвии всего месяц. «Уже прошло два с половиной года, а ты все еще находишься временно в Латвии, ожидая, когда закончится война», — говорит она.
Мария Зенькова: Пока война не закончится, я возвращаться в Украину точно не хочу
Мария Зенькова, художница и искусствовед из Киева, переехала в Латвию в марте 2022 года из-за начала полномасштабной войны. Тогда, спасаясь от обстрелов, она с родителями и котом оказалась в Риге по приглашению друга семьи. Первоначально планировала остаться всего на месяц, но война идет уже 1000 дней. Сейчас Мария работает в Латвийском университете, Украинском доме и продолжает сотрудничать с Киевской художественной академией.
Мария часто ездит в Киев, где продолжает читать лекции, несмотря на опасности. Каждая поездка напоминает о тяжёлых потерях и неопределённости. Она мечтает вернуться на родину, но понимает, что пока война не закончится, это невозможно.
Алиса Пухальска: Выстроить новую жизнь
Алиса Пухальска приехала в Латвию в июне 2022 года. До начала полномасштабной агрессии России против Украины жила в Мариуполе. Месяц провела под российскими бомбежками. Сейчас живет в Риге, сотрудничает с благотворительной общественной организацией Caritas Latvija, которая организует мероприятия для украинцев. И очень много времени посвящает изучению латышского языка.
Алиса Пухальска, фото из личного архива
Война
— 23 февраля у нас была репетиция и я готовилась после долгого перерыва сыграть в любительском театре, была полностью в это погружена. О том, что может случится полномасштабная агрессия со стороны России, вообще не думала. Злую шутку с жителями Мариуполя сыграл 2014-й год — мы думали, что снова будет что-то похожее, что нас это обойдет стороной, что мы уже свое как бы получили.
Реально казалось, что как-то пересидим, переждем. И даже когда были эвакуационные поезда, очень малая часть людей уехала. На этих поездах можно было уехать только 24 февраля и 25-го утром. Потом железнодорожный мост был взорван.
У меня воспоминания двоякие — я стала свидетельницей человеческого безумия и жестокости и одновременно видела человеческую доброту в тех людях, с которыми мы вместе выживали. Например, с жильцами нашего подъезда — мы вместе готовили еду, обменивались продуктами, какими-то вещами. Продуктов и всего остального, что нужно для жизни, сильно не хватало. Можно сказать, что это была настоящая блокада.
Самое, наверное, такое яркое воспоминание — это когда я отправилась в дом своих родителей. Мы с сестрой, так получилось, жили отдельно. Отчим регулярно навещал нас, но потом почему-то две недели не приходил. И я понимала, что, если я не пойду к ним и не узнаю, что случилось, не смогу спать. И я пошла. До родителей было 15 минут ходьбы. Но эти 15 минут показались мне самыми долгими.
Представьте, что в вашем родном городе, где вы жили с детства, знакомые вам места, здания полностью разрушены, все сгорело, какие-то обрывки проводов… Я иду и вижу труп какого-то мужчины в частном секторе, потом сгоревший танк…
Пришла во двор дома, где жили родители, бабушка и дедушка. Знаю, что они в подвале, но как туда попасть? В то время была такая система, что пускали только своих по каким-то определенным сигналам. Весь двор усеян разбитым стеклом, потому что все окна выбиты. Смотрю, прогуливаются трое мужчин, направилась к ним и за несколько метров почувствовала такое амбре — они были очень пьяные с утра. Тем не менее, один из этих мужчин каким-то шифром кому-то постучал и пока мы ждали, когда откроют подвал, он говорит: «Ты такая красивая». А у меня две недели не мытая голова, лицо и куртка черная от готовки на костре, перчатки такие, знаете, строительные. В итоге, я нашла своих родственников.
Эвакуация
Решили, что надо уезжать, когда сгорела квартира у бабушки и дедушки, и танк бил прямой наводкой в дом, в подвале которого они укрывались. Мы жили в левобережном районе Мариуполя, путь эвакуации был только один — через оккупированную территорию и через Россию. С эвакуацией было тоже непросто — мы знали, что есть только одно место, где собирались люди, и мы туда пошли. Там была куча народу, и мы простояли с двух часов дня 28 марта до 11 утра 29-го просто на ногах в поле. А там были люди с грудными детьми… Потом нас привезли в школу в Новоазовске, где мы спали на полу.
Мы выезжали большой семьей — я, мама, сестра, отчим и родители отчима. Около недели у нас заняли фильтрационные процедуры. В итоге мы оказались в Таганроге и потом поехали к родственникам в Питер, чтобы там просто прийти в себя и понять, что и как мы дальше делаем. Я изначально планировала поехать в Украину — на территорию, которая не была оккупирована, но так получилось, что приехала в Латвию. Мама, которая позже с сестрой и отчимом вернулись в Мариуполь, говорила, что я совершаю ошибку. Я так не считала тогда и не жалею о сделанном сейчас.
Латвия
Мой приезд в Латвию — это цепь случайностей. Моя подруга с мужем и с сыном поехали сюда, потому что у них здесь были какие-то родственники. Но они обустраивались сами, родственники им просто помогли сориентироваться в новой стране. Их поселили в Даугавпилсе. Подруга как-то сказала — побудь с нами в Латвии какое-то время. И я поехала.
Меня встретил муж подруги в Риге, и мы отправились на поезде в Даугавпилс. Помню, выхожу на вокзале, смотрю — совсем нет людей. Я подумала тогда, что это место — то, что мне нужно. У мня было такое состояние, что не хотела ни с кем общаться. Когда уже было холодно, ходила в мужской куртке на несколько размеров больше — просто чтобы меня не было видно.
Жила в общежитии медицинского колледжа, а потом уже с соседкой по комнате мы вместе сняли квартиру. Все время удаленно работала в консалтинговой компании, в которой начала работать еще в Украине. Поэтому у меня никогда не было вопросов по поводу получения какого-то пособия, для меня это казалось странным, так как я работала и получала деньги, которых мне вполне хватало на жизнь.
В Даугавпилсе я прожила год, но уехала в Ригу. Не из-за того, что мне там было плохо. Хотя были определенные эпизоды, скажем так, «интересные». Я познакомилась с парнем, который сам из Даугавпилса, но уже давно живет в Риге. С Даугавпилсом меня до сих пор связывает сотрудничество с общественной организацией New East. Они реализуют множество интересных социальных проектов, и я довольно часто бываю в этом городе.
Если говорить про Латвию в целом, это будет, наверное, что-то супер-банальное, но мне кажется, что эта страна хоть и маленькая, но с очень большим сердцем. И несмотря на какие-то негативные ситуации, которые у меня были в Даугавпилсе, хороших людей здесь гораздо больше.
Русский контент
Большую часть моей жизни составляет сейчас изучение латышского языка. Я не хочу хвастаться, но, если честно, мне вообще не тяжело. Было сложно, пока я не нашла курсы с системой преподавания, которая мне подходит.
Чем больше я живу в Латвии, тем больше мне хочется присоединиться к той части общества, которая не потребляет контент на русском языке.
Потому что у меня были моменты, когда я начинала общаться с какими-то русскоязычными ребятами, но потом понимала, что они, например, слушают русскую музыку. А я этого не хочу. Когда начала активно учить латышский, поняла, насколько сильно отличается даже новостное поле в латвийских СМИ на русском и латышском языках. Некоторые материалы на одну и ту же тему в русской и латышской интерпретации могут кардинально отличаться.
Многое изменилось в восприятии Латвии, когда я уже стала потреблять контент на латышском языке. И я сама изменилась. Стала, наверное, более радикальной.
В европейских медиа есть правило, что надо обязательно выслушать обе стороны. Но мне кажется, сегодня этого недостаточно, поскольку есть одна сторона, которая врет, как только открывает рот. Я просто не понимаю, зачем каким-то террористам дают высказываться? Нет, я не за то, чтобы запретить свободу слова. Но у меня взрывается мозг от уверенности медиа, что можно вести какой-то демократический диалог после того, что я видела в Мариуполе. И того, что я там пережила.
Мои друзья в Латвии мне объясняли, что антивоенная позиция местного сообщества, которое потребляет контент на русском языке, во многом сформирована российскими оппозиционерами. Я понимаю эту специфику, у нас тоже было очень много потребления такого контента в Украине и где-то оно есть до сих пор. Но, когда я слушаю эти нарративы, я понимаю, что, образно говоря, мне с ними не по пути. Я действительно хочу исключить, насколько это возможно, русский контент из своей жизни.
Будущее
Одна из моих целей — это снова научиться мечтать и чего-то хотеть. На каком-то глобальном уровне мне до сих пор это очень сложно делать. Я не могу строить какие-то большие планы, потому что знаю, что это все может уйти за одну ночь. У меня сейчас чуть-чуть возвращаются порывы вернуться к театральной деятельности. И еще я вижу, что моя миссия сейчас в том, чтобы продолжать помогать украинцам теми или иными способами.
Очень хочу продолжить изучение латышского языка, потому что я уже сдала экзамен на уровень А2, хочу сдать на В1 и учиться дальше.
В Мариуполь я вернуться не могу, да и жить я там не смогла бы в любом случае. В общем, у меня краткосрочное планирование. В Латвии я выстраиваю хоть и пока очень хрупкую, но новую жизнь. Здесь есть близкие мне люди и, наверное, я хочу здесь остаться.