«Любое антивоенное высказывание лучше, чем звенящая тишина» — поэтесса и переводчица Милена Макарова

Милена Макарова выросла в многонациональной семье, в ее жилах течет шесть кровей. В семье Милены звучали несколько языков: польский, латышский, русский, немного украинский — ее отец наполовину украинец.

— Украину я ощущаю совершенно родной, хотя родственников сейчас у нас там не осталось, — говорит поэтесса.

Ее дед по матери Эдуард Трейял был эстонцем, его репрессировали в 40-х годах. По материнской же линии мать Милены происходила из польского дворянского рода Яроцких. Милена говорит, что с радостью выучила бы языки всех своих предков.

Традиционный вопрос — что изменилось в вашем творчестве после февраля 2022 года?

В режиме реального действия — это то, что я начала цикл антивоенных стихов. Они стали появляться с первых дней войны и пишутся до сих пор. Один из самых интересных проектов, в котором мне удалось поучаствовать в 2022-2023 годах — два выпуска сборника «Горькая медь». Его составитель Александр Фролов обратился к поэтам, в том числе ко мне, с просьбой прислать антивоенные стихи. Мне очень приятно, что стихи, которые возникли по горячим следам, по такому пронзительному и самому сильному впечатлению первых недель войны, опубликованы именно в «Горькой меди». Весь сгусток энергии, все те ощущения, которые были во мне в этот момент, наверное, запечатлелись именно в этих текстах. Это не цикл как таковой, это стихи, которые объединяет некий внутренний нерв.

Расскажите о ваших занятиях переводами.

В 2000 году я приняла участие в международном проекте «Литературный экспресс — Европа-2000», для которого перевела стихи Аманды Айзпуриете.

Так все и началось. Аманду называют живым классиком латышской поэзии, современной Аспазией. Чуть позже мы с ней создали билингвальный сборник ее поэзии «Сумерки тебя любят». А также проект-серию билингвальных поэтических вечеров, проходивших в Риге с большим успехом. Один из них был посвящен памяти Иосифа Бродского, с которым Аманда Айзпуриете была знакома лично и переводила его стихи на латышский.

За свою литературную практику я перевела более 15 авторов. Мне бесконечно нравится, что в латышском языке существуют два отдельных названия для перевода поэзии и прозы. Возможно, латышский — единственный европейский язык, в котором эти термины разделены. Tulkojums — просто перевод текстов, прозы. Atdzejojums или atdzeja — перевод именно поэзии.

На каких латышских литераторов стоит обратить внимание?

Кроме Аманды Айзпуриете, это, конечно же, такие мэтры современной латышской поэзии, как Марис Чаклайс, Улдис Берзиньш, Кнут Скуениекс, Янис Рокпелнис. Мой наставник в поэзии — поэтесса и переводчица Людмила Азарова, жена классика Ояра Вациетиса. Великолепная поэтесса — Лиана Ланга. На последнем тартуском фестивале я читала большую подборку из моего сборника переводов ее стихов «Вещество взгляда». Так же –замечательный поэт моего поколения Марис Салейс.

Из прозаиков назову тех, кого переводила: Марис Берзиньш, автор блистательного сборника рассказов «Гутенморген», Мара Циелена, создатель прекрасных сказок, также — драматург Янис Юрканс, из молодого поколения — прозаик Янис Йоневс.

Очень дорог мне мультилингвальный проект латвийского Института Литературы и фольклора, книга «Кришьянис Баронс. Дайны», для которого я перевела и отредактировала 1300 латышских дайн.

Линор Горалик на творческой встрече в мае здесь, в Тарту, сказала, что ни одно стихотворение не остановит ни одной бомбы. А может ли поэзия помочь связи народов и поколений?

Как говорил Иосиф Бродский, «поэзия — это не литература». Это еще более высокая тональность, более высокая степень аналитического, вербального звучания. Да, войну ни одно стихотворение не остановит, но все же нельзя недооценивать магию и силу поэзии, которая в древности считалась занятием совершенно сакральным. Есть такое японское искусство — когда разбитую чашку соединяют золотыми трещинами. Мне кажется, что миссия поэзии тоже в том, чтобы соединять, чинить разбитое, расколотое, сломанное, изуродованное.

Поэзия все-таки исцеляет, дает какую-то правильную эмоциональную и эстетическую навигацию.

Какая литературная эпоха вам ближе всего?

Серебряный век русской поэзии. Почему-то при упоминании этой эпохи вспоминают «ананасы в шампанском», нечто рафинированное, хотя время было жесткое. Период до и послереволюционный, период между войнами, именно поэтому Серебряный век кажется мне сегодня столь актуальным. Я считаю, что искусство всегда опережает свое время, поэзия тоже. И возможно, то, что писали тогда, звучит именно сейчас, а то, что мы пишем сегодня, будет адресовано каким-то другим поколениям, которые, может быть, пожалеют нас, а может, будут нами восхищаться.

Что вы думаете об этичности антивоенного протеста на русском языке?

Этично выступать против всего дурного на любом языке. Любое антивоенное высказывание лучше, чем молчание, именно этого от нас и ждут: звенящей тишины, глухоты, эскапизма, ухода от проблемы. Те, кто развязал войну, только того и хотят — чтобы мы впали в состояние то ли шока, то ли пассивности, то ли междоусобицы. Это разделяет людей, которые протестуют и имеют право сказать свое слово.

Я сама никогда не увлекалась политикой, мой антивоенный цикл возник сам собой, поэт не может молчать.

Я считаю, что имею двойное право говорить о войне, о репрессиях, о памяти народа, которая для Латвии и для латышей очень важна: как внучка политрепрессированного и как человек, принадлежащий к русской культуре. Я имею право сейчас быть ее хранителем, говорить на своем родном языке, выступать на нем, писать, невзирая ни на какие националистические тенденции.

Можно услышать и такое: до культуры ли в наше время?

Есть замечательное выражение — мужество произносить банальности. Как человек пишущий я считаю, что моя главная задача — защищать базовые культурные ценности, а они — не нечто эфемерное. Есть генетический код, есть национальный код, а есть некий социокультурный код. И он вне национальности. Для меня бесконечно важны и латышская, и русская культура, и я в зависимости от полюса ситуации буду одинаково защищать ту и другую. Культура — это то, о чем сейчас особенно надо заботиться. Неприкосновенность культуры актуальна именно в разгар межэтнических противоречий. Сейчас очень многое неладно, и это сильно бьет по культурному пространству, которое мы призваны оберегать, мы — его хранители.

Что, на ваш взгляд, изменится в обществе после окончания войны?

Когда война закончится, она все равно останется в памяти поколений. Это некий зеркальный коридор, в котором события будут отражаться долго.

Я знаю это и по истории своей семьи, по тому, какое влияние оказал на мою семью арест деда.

Помните ремарковское «время жить и время умирать» — время Ремарка продолжается, даже несколько поколений после войны являются потерянными, и когда закончится эта война, мы еще будем иметь в сфере и культуры, и психологии, и социальной коммуникации несколько потерянных поколений, которые не будут знать, как общаться друг с другом.

У вас очень поэтичное имя, которое упоминается не только у Кафки, но и в стихах наших современников. А вас оно вдохновляло?

У меня есть даже посвящение Францу Кафке, я взяла эпиграф из знаменитых «Писем Милене». Они разрушают, на мой взгляд, образ Кафки как парадоксального, странного мыслителя, в этих письмах очень много человеческого, пронзительного. Когда я была в Праге, в каждом маленьком бутике, в каждой лавочке, в каждом подвальчике обязательно находила какие-то книги, фотографии Кафки и его возлюбленной Милены Есенской. Она была чешкой, но так как у меня польские корни, мне эта славянская история тоже близка. Моя польская родословная для меня крайне важна.