Расскажите, как сложился проект ROAR?

Мы выходим с 24 апреля 2022 года раз в два месяца, обычно 24 числа. Меняли эту дату только в день независимости Украины и еще один раз, когда номер был большой. За проектом не стоят никакие деньги, мы все волонтеры. В каждом номере выходит около 200 публикаций. Основная версия — украинско-русскоязычная, другие содержат переводы из нее. Все наши тексты доступны в поисковиках.

В нашей команде примерно 200 человек: редакция украинско-русской версии, английской версии, переводчики, верстальщики. Есть также французская, итальянская, польская, даже японская версия. Сейчас готовится греческая версия, думаем, она выйдет до 1 июня. Все версии, кроме английской, появились спонтанно: переводчики приходили к нам сами и предлагали сотрудничество.

Как попадают к вам творческие работы?

Тремя путями. Первое — я делаю запросы коллегам, которые, как я знаю, могут что-то предложить. Второе — я стараюсь следить за публикациями в Фейсбуке и в литературных телеграм-каналах, обращаюсь к авторам и прошу разрешения забрать понравившийся мне текст в ROAR. Но 90% работ авторы присылают сами, причем среди них есть очень известные. Напротив, в первом и втором списках встречаются те, чьих имен я раньше не знала. Есть авторы старшего поколения, но есть и те, кому 15-18 лет.

Иногда просят заменить псевдонимом имя в уже сделанной публикации — мы выполняем просьбу в ту же секунду. Был и противоположный случай — когда авторка, ранее использовавшая псевдоним, сказала: «Мне надоело прятаться».

Любой желающий может прислать свои произведения. Все присланное рассматриваю лично я, от 10 до 50 работ в день. С этого у меня начинается каждое утро. Отобранные работы я передаю редакторам украинско-русской версии, и начинается процесс редактуры и корректуры. Потом текст переходит к шеф-редактору английской версии, она работает с переводчиками, затем подключаются англоязычные редакторы, иногда мы возвращаемся к автору с вопросами, и только после этого текст идет на верстку и выставляется. Всю ответственность за отбор несу исключительно я. Могу поручиться: если работа попала в ROAR, она мне понравилась.

Это огромный труд!

Он очень для меня важен и приносит мне много радости. Это совершенно не труд через силу! Я могу сказать, что делаю ROAR для себя: это дает мне хоть чуть-чуть чувство, что я не так бессильна перед происходящим, хотя я полностью бессильна. ROAR нужен в первую очередь мне самой.

Какие жанры представлены в журнале?

Мы публикуем не только стихи, но и прозу, драматургию, эссе, художественные работы любых форматов, а также то, что мы называем «саунд» — не обязательно музыка, могут быть и партитуры. Стихов больше, чем прозы и эссе. Мне кажется, стихи (и еще изобразительное искусство: арт-работ довольно много) оказались более быстрым инструментом реагирования на происходящее. У нас бывает от 60 до 80 подборок поэзии в одном номере.

В разделе прозы постепенно появились и драматургические произведения: мы этого не планировали, но если нам присылают, и это круто, мы публикуем. Например, в последнем, 7-м номере — потрясающая пьеса Наталии Лизоркиной «Ваня жив».

В ROAR представлены известные поэты, например, Борис Херсонский, Вера Павлова, Александр Скидан. А какие новые поэтические имена вы открыли для себя за последний год?

О, я готова назвать многих! Но, например, Ольга Скорлупкина, Лев Колбачев, Виталий Зимаков, Мария Шер. Важное открытие для меня — Влад Петренко, украинский автор, который прислал нам в 6-й номер первый для нашего журнала текст на украинском языке с автопереводом на русский, поэму «Конго», с комментарием, что для него опубликовать ее у нас будет шагом к миру и взаимопониманию. Я была в восхищении. Благодаря этому автору аббревиатура ROAR теперь расшифровывается иначе: мы заменили Russian Oppositional Arts Review (Вестник оппозиционной русской культуры) на Resistance and Opposition Arts Review (Вестник оппозиционной и антивоенной культуры). Потому что, если мы печатаем поэму на украинском языке, то не можем называться по-прежнему.

Вы верите, что поэзия способна повлиять на ход событий?

Я не видела ни одного стихотворения, которое остановило бы хоть одну бомбу. Поэзия не помогает остановить войну. Но я верю в то, что поэзия способна иногда приносить людям понимание происходящего, а в некоторых случаях — помогать это происходящее пережить. И еще — что хорошая поэзия дает язык для разговора о том, о чем очень тяжело говорить.

Как повлияли последние события на ваше личное творчество?

Я уже очень давно не могу писать стихи, у меня просто отключился этот механизм. Мне поздно стало ясно, что будет полномасштабное вторжение в Украину, я не верила в это до последнего, и только совсем незадолго до 24 февраля все поняла. Но я написала роман «Бобо», и это книга про то, что происходит сейчас, и теперь пробую написать серию рассказов. Мне оказалось больше по силам работать с прозой.

Какова география пространства ROAR?

О месте проживания автора мы не спрашиваем: я не нахожу за собой морального права проявлять любопытство, ну, а в нынешние времена это совсем немыслимо. Однако по биографическим справкам и тем авторам, которых я знаю лично, мы можем судить, что авторы везде: Штаты, Израиль, Украина, Аргентина, Германия, Россия, Латвия, Литва, Эстония.

Что должно произойти, чтобы вы перестали выпускать ROAR?

Мы пишем об этом в каждом слове редактора. В момент, когда культура перестанет делиться на оппозиционную и сервильную, просто потому, что нынешний российский режим прекратит свое существование, ROAR не будет иметь смысла, и мы с наслаждением закроем издание.

А сервильная культура вообще имеет право на существование?

Литератор, который решил обслуживать государственный строй, не становится автоматически бездарным. Я понятия не имею, что у такого человека внутри, и не хочу иметь. Возможно, меня Господь от чего-то уберёг, а его нет. Такая культура может быть нам отвратительна, но она не перестает быть культурой. Меня не хватает на то, чтобы за ней следить, а надо бы, это важный феномен. В романе «Бобо» мне пришлось даже написать некоторые стихи за моего персонажа, Z-поэта Виктора Зорина, это было очень противно и ужасно смешно. Но я часто ориентировалась на советские образцы: прочитать современные в достаточной массе у меня не хватило сил.

«Бобо» — не первая ваша вещь, где животные разговаривают. Говорящий слон был и в детской книжке «Мартин не плачет». Как вы пришли к этому приему?

Я люблю, когда животные разговаривают — а прием простой, он есть в сказках. Я пришла к этому так: в какой-то момент поймала себя на том, что разговариваю со своей собакой по имени Лето, и поняла, что, если они начнут нам отвечать, нам конец! Из этого целиком вырос роман «Все, способные дышать дыхание». Я просто начала развивать эту мысль применительно к особенностям жизни в Израиле. Ну, а теперь мой слон Бобо идет по России и говорит о ней.

А сейчас у вас есть домашние животные?

У меня есть пес Бублик, и я страшно его люблю. Кошек я тоже люблю, у меня были кошки, но собака — это практически человек. Иногда приходится напоминать себе, что Бублик — собака, что стихов моих он не поймет. Хотя мне только что рассказали, что собаки любят, когда им читают.

Я думаю, когда Бублик попадет в собачий рай, а я, понятно, попаду в ад, моим наказанием в аду будет ему прислуживать. Это будет мой ад и его рай. Я буду все время кормить его вкусняшками, а он — человеческим голосом требовать еще и привередничать, и так мы будем проводить вечность. Надеюсь, Бублик замолвит за меня словечко.

Расскажите про ваш проект «Новости 26 — подросткам о российской политике».

Как только все это началось, я поняла, что подростки в России обязательно будут жертвами пропаганды. Мы ежедневно делаем материалы, выкладывая их в Телеграм-канал, и в очень разных форматах рассказываем подросткам о том, что происходит в российской политике. В один день мы можем разбирать стихи или обсуждать спектакль, а в другой — рассматривать пять главных новостей недели (такой подкаст я делаю регулярно).

Как и ROAR, наш проект запрещен в России, но мы специально не делали ставку на сайт, мы — Телеграм-канал, а также у нас есть вещание на YouTube, Spotify, на всех ресурсах, где удобно до нас дотянуться.

В какой мере на ваше переживание войны влияет то, что вы гражданка воюющего государства?

Израильский опыт войны, страх, переживание — это играет роль в

огромной, несказанной мере. Тем более, что сейчас я пишу новый роман на иврите, и он про израильскую ситуацию.

Что связывает вас с Россией сейчас?

Я задаю себе вопрос, что будет с Россией, постоянно, мне это, как мы понимаем, не все равно. Я не историк, не антрополог, не социолог, не политик, у меня нет компетентного мнения, я задаюсь этим вопросом как частное лицо.

Россия — не моя родина, не родина моей семьи, но она родина моего языка. Это история про любовь, какой она бывает, когда тот, кого ты любишь, сошел с ума, совершает чудовищные поступки, а ты остаешься со своей любовью в каком-то ужасном положении. Я в нем.

Как быть в наши дни человеку с повышенным чувством ответственности?

Я действительно не знаю, что делать. Только знаю, что, если ты испытываешь чувство вины, то должен стараться делать больше, чем делал раньше. Я умею только честно говорить о том, что я чувствую.

Что ROAR способен что-то изменить в будущем России — я, конечно, так не считаю. Думаю, наш журнал — некоторое лекарство, которое действует сейчас. Я не думаю, что ROAR остановит бомбы этой или следующей войны. Как маркетолог по профессии я понимаю, что нет универсального лекарства. Есть только надежда.