«Если вы не уйдете обратно в Беларусь, я спущу на вас собак». Латвийские пограничники выдворяют в белорусский лес семьи с младенцами

Мариам, расскажите вашу историю с начала. Почему вы бежали из Ирана?

У нашей семьи не было никаких проблем в Иране. Но после того, что произошло с Махсой Амини, начались протесты. Мы тоже вышли протестовать на улицу. На нас напала полиция, нас задержали, и мы не могли оставаться в Иране. Один человек, у которого были тесные связи с Ираком, дал нам номер контрабандиста, иракского курда, который живет в Стамбуле. Мы позвонили ему, и он пообещал нам отправить нас в Германию самолетом транзитом через Москву. Но сначала он взялся сам сделать нам визу и все документы. Мы по договоренности должны были отдать 30 тысяч долларов наличными меняле, сарафу.

Как это работает?

Это что-то вроде банка. Вы кладете деньги и получаете четырехзначный пин-код, который сараф не знает. Когда вы добираетесь до надежного места, например, до Германии, вы сообщаете сарафу пин-код и открываете ему доступ к деньгам для контрабандиста. Но и сами вы не можете забрать деньги без разрешения контрабандиста.

Контрабандист сказал, что сараф отдаст ему деньги по прибытию. Но он не предупредил, что все дорожные затраты мы должны будем покрывать сами. Наконец, он позвонил нам и сказал, что визы и билеты готовы. Мы прибыли в Москву и поселились в отеле почти на неделю. Он звонил нам каждый день и говорил, что делает свою работу. Наша виза уже истекала, и мы вынуждены были покинуть отель. А без визы ни один отель не принимал нас. После множества неудач мой муж нашел квартиру, в котором нас приняли вообще без документов. Ну как квартиру, это была комната без окон и кондиционера, с металлической кроватью и узким коридором. Дети спали на кровати, муж на полу. Мы провели там три дня.

Это было верхом безумия. Мы не знали, что нам делать. Моя семья звонила из Ирана и говорила, что мы играем жизнями детей. Они даже купили нам обратный билет. Мы на грани нервного срыва пошли за едой для детей, сели в парке и молили бога дать нам знак. Чуть ли не сотня голубей и воробьев прилетели и расселись вокруг нас. Потом они поднялись, и на нас снизошло просветление. У нас не было выхода. Мы согласились ехать по земле.

На следующее утро в 10 часов он прислал за нами машину в Беларусь. Мы сменили четыре машины, потом водитель посадил нас в джип и повез по холмам и лесам к границе, высадил и велел идти. Когда мы перешли границу, машина, из которой нас высадили, уже ждала нас на той стороне, мы сели в нее снова и приехали в Беларусь. Водитель довез нас до дверей какого-то дома и сказал заходить. Мы зашли, там была семья из четырех человек и один парень. Как только мы сели, они потребовали с нас денег за ночлег и еду. Муж позвонил контрабандисту, тот сказал, что он ни при чем, и велел платить. Муж отказался платить за еду, потому что купил ее с собой. За ночлег с нас потребовали 100 долларов на ночь! Мы не согласились, тогда парень встал и сказал, что иначе выкинет нас. Я заплакала и сказала: хорошо, нет проблем.

Мы провели в том доме десять дней, заплатили тысячу долларов, а позже я выяснила, что та семья просто присвоила деньги, и мы ничего не должны были платить, потому что это был один из тех домов, в которых помогают беженцам. При этом, когда мой муж шел в супермаркет, женщина могла ему сказать, мол, купи мне упаковку яиц, мой ребенок голоден.

Все эти десять дней муж сражался с контрабандистом, который делал вид, что хочет избавиться от нас как можно скорее. Это у них такой прием, чтобы заставить людей согласиться уехать. Контрабандист звонил нам и говорил, мол, мы выезжаем сегодня ночью, но поскольку мы пойдем через лес, брать багаж нельзя, только немного еды. Муж пошел и купил спальный мешок, воду, хлеб, сосиски, две теплых куртки для нас и слинг для младенца.

Мне пришлось поставить два больших чемодана, в которых хранилось 12 лет моей жизни, перед этой семьей, и они оделись прямо у меня на глазах. На это тяжело было смотреть. Ночью нам позвонил контрабандист и сказал: «Спускайтесь, машина ждет».

Никто не соглашался везти нас в лес с годовалым ребенком, который плакал по ночам. Нам велели дать ребенку снотворное. Я не сделала этого, но сказала контрабандисту, что дала лекарство. Но он спал и без снотворного.

Муж спросил, к какой границе нас повезут. Контрабандист ответил: «Не спрашивайте, просто идите и уезжайте». Мы взяли спальник, рюкзак с небольшой упаковкой памперсов, едой и водой, и сели в машину. Мы были в ней одни, но перед нами ехала еще одна машина с двумя парнями афганцами, беженцами, и двумя молодыми таджиками, которые знали дорогу. После трех часов езды нас высадили в лесу. Было темно и очень холодно. Муж нес младшего сына и спальник, я несла рюкзак и вела за руку старшего. Войдя в лес, мы сразу по колено погрузились в болото. Один из таджиков помог нам выбраться. Мы шли почти полчаса, он предложил присесть. Мы устали, как будто несли сто килограммов, ноги были мокрыми, и мы сели. Не прошло десяти минут, как неподалеку замигали фонарики, и мы увидели двоих полицейских с собакой. Одна из них была женщина. Она была расстроена тем, что с нами маленький ребенок, но делать нечего, она сказала нам идти за ней. Мы пришли на большое пустое поле посреди леса, на котором стояли четыре больших полицейских фургона. Из одного из них вышел спецназовец и спросил, кто мы такие. Поскольку я знаю английский, я сказала: иранцы и афганцы.

Каковы были ваши контакты с латвийскими пограничниками?

Белорусские пограничники относились к нам намного лучше, чем латвийские. Они говорили нам, что мы можем ехать в Германию.

Но не обратно в Минск?

Это верно. Но латвийские пограничники были очень агрессивные и жестокие с беженцами. Они говорили: «Не смотрите на нас!» и были одеты как коммандос.

Спецназовец спросил, кто отец детей, сказал мужу отдать ребенка матери и подойти к нему. Муж подошел, и тот избил его так сильно, что вся его спина была в синяках. Они избили всех парней, но не тронули меня и детей. Мы со старшим сыном кричали и плакали. Они заставили нас сесть и выложить все из наших рюкзаков на землю, а потом обыскали каждого из нас. Потом посадили в фургоны и отвезли в армейские палатки до утра. Они допросили каждого из нас, кто мы и откуда, и только тогда мы узнали, что находимся в Латвии. До этого мы думали, что пересекли польскую границу. Примерно в пять утра они погрузили парней в фургон и увезли их — я не знаю куда.

Нас они позвали в 11 утра и тоже посадили в фургон. Всякий раз, когда мы спрашивали, куда нас везут, нам запрещали задавать вопросы.

Я плакала и умоляла их, все напрасно. С ними были две собаки. Один из них сказал моему сыну: «Если вы не уйдете обратно в Беларусь, я спущу на вас собак, и они съедят вашу семью». Он сказал это моему сыну!

Они смотрели на нас, пока мы не скрылись из виду, чтобы удостовериться, что мы не вернемся. В тот день мы шли до вечера, чтобы найти какую-нибудь деревню или встретить человека и позвонить контрабандисту. Но я думаю, что мы только ходили по кругу. Когда мы все устали, мы сели, и я достала спальник. Пока дети спали, мы с мужем собрали ветки для костра. Начался сильный дождь, я вынула детей из спальника и накрыла нас с головой. Древесина была мокрая, все было мокрое, и мой муж снял с себя нижнее белье, чтобы разжечь костер. Дождь прекратился примерно через час. И тогда на нас напали сотни лягушек, больших и маленьких. Дети ужасно испугались, старший кричал и плакал. Я героически защищала от них детей. Наступило утро, у нас было с собой немного воды, хлеба и сосисок, мы их съели.

Латвийские пограничники дали вам еду, воду?

Три пачки печенья по шесть штук и три бутылки воды. Мы заблудились и провели в лесу неделю. Ноги у нас были все истертые и израненные, потому что мы постоянно куда-то шли. Мы очень устали, нас мучили голод и жажда. На пятую ночь у детей начался понос и рвота, они умирали на моих глазах. У меня кончились подгузники, потому что у нас забрали все вещи, оставили один пакет на пять штук, я пользовалась вместо них медицинскими салфетками. Но что было хуже всего, от нас невыносимо воняло, потому что мы постоянно шли по колено в болоте. Настал момент, когда я услышала, как мой муж плачет. Он был мужчина, герой, он был надежен, как скала. И когда я увидела, как он обнимает колени и плачет, скрывая от нас слезы, мой мир рухнул.

Наконец, мы просто заснули. Я проснулась от того, что кто-то толкал меня в бок. Над нами стояли четверо полицейских с собакой. Они увидели, в каком состоянии находятся дети, и вызвали скорую.

На скорой нас довезли до полицейского участка (центр содержания задержанных иностранцев «Даугавпилс» — прим. Новая газета. Балтия), дали одежду и еду и отвезли меня с детьми прямо в больницу, а мужа оставили. Мы провели в больнице неделю. Дети были в очень тяжелом состоянии, у них было сильное обезвоживание и спайки кишечника. За это время я ни разу не смогла связаться с мужем. Даже в больнице меня охраняла женщина-полицейский, я умоляла дать мне позвонить с ее телефона, но она сказала, что не может, потому что нам запрещено разговаривать. Через неделю нас выписали и отвезли в тот же центр. Там были высокие стены с колючей проволокой. Нас тщательно обыскали, сняли отпечатки пальцев и отправили в комнату.

Там сидел мой муж, он выглядел так, будто постарел на сто лет, потому что не знал, где мы и что с нами. Вся наша радость от встречи улетучилась, когда он сказал, что нас арестовали на два месяца. За что? Он сказал, за то, что мы нелегально пересекли границу.

Мы с двумя маленькими детьми провели в латвийской тюрьме два месяца. Никаких игрушек, развлечений для детей. А там было много детей, им было очень тяжело. Нас выпускали на свежий воздух на 20 минут в день и разрешали пользоваться телефоном час в день. В то время в Иране были протесты и отключили интернет. Мы за этот час не могли поговорить с семьей. Но муж звонил контрабандисту каждый день и спрашивал, что нам теперь делать. Он отвечал, что пока мы арестованы, он не будет нам отвечать, потому что наш телефон прослушивается. Еда в тюрьме была ужасна. Мое психическое состояние ухудшалось день ото дня. Через два месяца нас отправили в открытый лагерь в Муцениеки.

В Муцениеки было очень много людей с детьми. Афганская семья с двумя маленькими дочерями 6 и 7 лет провела в лесу два месяца. Сейчас они в Германии, я поддерживаю с ними связь.

Нам вернули телефоны, и муж проговорил с контрабандистом в общей сложности 24 часа. Тот требовал 30 тысяч долларов за то, что мы попали в Европу. Мы постоянно ругались, днем и ночью, мой муж злился и был на грани нервного срыва. Сараф встал на сторону контрабандиста и говорил нам, что Латвия — это часть Европы и мы должны выплатить ему всю сумму. Мы говорили, что Латвия — это не та Европа, за которую мы платили. Контрабандист отвечал, мол, давайте, я довезу вас до Германии. Муж возражал, что мы оставили здесь отпечатки пальцев, теперь куда бы мы ни поехали в Европе, по Дублинскому соглашению нас отправят обратно в Латвию, а контрабандист заберет деньги.

Мы спрашивали у всех беженцев в центре, сколько им стоило добраться из Москвы до Латвии. Они все сказали: 4-6 тысяч. На четверых. Муж согласился выдать 10 тысяч, чтобы избежать нервного срыва. Контрабандист согласился. Но когда он их получил, он позвонил снова и сказал, что это только за половину пути, он хочет всю сумму. Я была готова отправиться обратно в лес. У контрабандиста есть друг по имени Карзан. Он прислал моему мужу в WhatsApp фото нашего старшего сына возле школы в Риге со словами: «Видите, как я близко?». По его фото из WhatsApp мы выяснили, что он находится в Латвии. Этот человек — один из самых опасных контрабандистов на маршруте. Все курды и арабы его знают. Когда я показывала его беженцам, они говорили, что это был их контрабандист, и для него важны только деньги. Он входит в команду, которая разрабатывает маршрут из Москвы в Европу, и он единственный отвечает за латвийский отрезок пути.

Этот человек позвонил нам сам и сказал, что он партнер нашего контрабандиста, и, если мы не отдадим им их деньги, нам придется плохо. Мы послали нашу семью к сарафу. Они пришли с полицией и со скандалом забрали деньги. Но мы не могли оставаться здесь, нам пришлось бежать в другую страну.

Вы обращались в латвийскую полицию?

Когда нам стали угрожать, я рассказала администрации лагеря о сообщениях Карзана. Они вызвали полицию безопасности (Служба государственной безопасности, СГБ — прим. Новая газета.Балтия), которая приехала в лагерь, поговорила с нами и подтвердила, что фото из WhatsApp принадлежит ему. Нам сказали, что он действительно раньше жил в Латвии, назвали его полное имя и сообщили, что он год сидел в латвийской тюрьме. Но теперь он якобы депортирован, его нет в Латвии. Может быть, он попросил друга сфотографировать нашего сына. И они ничем помочь нам не могут. Предложили не пускать сына в школу. Но я не могла так с ним поступить! Я сказала, ну хорошо, он не будет ходить в школу, но я-то буду ходить в супермаркет, куда угодно. Полиция безопасности сказала нам сообщить в обычную полицию. Но поскольку моя семья забрала у сарафа оставшиеся деньги, а контрабандист хотел получить всю сумму, мы убежали из Латвии из страха перед ним.

Мы уехали в другую страну и обрели хотя бы относительный мир. Но Дублинское законодательство распространяется на нас и здесь. Пожалуйста, помолитесь за нас, чтобы наших детей не выдворили опять! Когда нас отправили обратно в Беларусь и пообещали натравить собак, мой старший сын так испугался, что с тех пор ему снятся кошмары каждую ночь, каждую! Когда мы были в тюрьме (центре «Даугавпилс» — Новая газета.Балтия), он писался от страха. Нас проверяли каждые два часа, и мой сын всякий раз залезал под кровать, потому что ужасно боялся полиции. И даже сейчас он всякий раз плачет, когда думает, что полиция придет за нами и отправит обратно в Латвию, где нас на полгода посадят в тюрьму.