«На противостояние моббингу должен быть запрос всего общества» – создатель первого портала о травле на русском языке Дарья Невская

Я говорила с разными учителями латвийских школ, они говорят, что ребята ждали детей из Украины, что они им помогали, что тут нет моббинга по национальному признаку. Это действительно так?

Проблем нет потому, что латвийские учителя подготовлены к этой ситуации. Уже несколько лет школы Риги вовлечены в антибуллинговые проекты. Психологи и специалисты по ментальному здоровью читали и продолжают читать лекции по профилактике буллинга в школах Латвии. Проводится работа с учителями. Поэтому наши учителя знают, как не допустить травлю в детской среде. Эта работа психологов с учителями подготовила почву для принятия украинских детей. Тут не дадут даже вспыхнуть угольку насилия. И еще, конечно, большую роль в восприятии ребят из Украины играет то, что к ним здесь относятся с большим сочувствием. В Латвии большая часть общества сострадает украинскому народу. И мы понимаем, как трудно детям после пережитого интегрироваться в иную культурную и языковую среду. Поэтому я уверена, что в наших школах украинские дети не будут подвергаться буллингу.

А по-другому никак нельзя предотвратить буллинг, только с вмешательством взрослых?

Ситуация буллинга может рассосаться сама по себе. Например, из класса уходит тот самый «агрессор», который подчинял ребят своему влиянию, и после его ухода все становится на свои места. На это требуется время, а за это время кто-то из детей обязательно будет психологически травмирован.

Или появляется новый педагог, который занимает детей интересными проектами. Но это тоже дело случая.

Меня всегда удивляла позиция учителей, которые не замечают или делают вид, что не замечают развитие сценария травли и гонения в своем классе. В Москве я проводила встречи и тренинги с учителями и рассказывала им о стереотипах гонения в подростковой среде, о признаках зарождающейся травли. Для них в моем рассказе не было ничего нового, но, когда я им говорила о том, как можно купировать травлю в классе, они качали головами и говорили, что это «невозможно, это не про нас». Почему так происходило? И почему мои ученики и студенты всегда были готовы поделиться школьными историями буллинга-моббинга, в которых никогда не появлялся тот самый «спаситель» — мудрый взрослый? У меня есть ответы на эти вопросы.

Для того, чтобы в школе появились заинтересованные взрослые в предотвращении насилия, нужно, чтобы в обществе эта тема активно обсуждалась, чтобы государство было заинтересовано в финансировании государственных антибуллинговых проектов, как это, например, происходит в Норвегии, Дании, Германии и странах Балтии. Если учитель знает, что его не только никто не поддержит, если он попытается урегулировать конфликт между детьми, но он еще будет раздавлен родителями ребенка-абьюзера, на сторону которых перейдет и администрация школы, то, скорее всего, такой педагог закроет глаза на то, что его ученики издеваются над одноклассником. А потом, не все учителя умеют разруливать конфликты. Их этому никто не учил в педагогическом вузе, никто не проводил по этой теме курсы повышения квалификации. Очень многое зависит от личной установки учителя, от его бесстрашия и воли. На моём сайте mobbingu.net есть рассказы учителей, которые замечали проблему и пытались с ней работать. Но таких учителей в России, к сожалению, единицы.

Помню, когда в школе были какие-то проблемы, мама говорила: пойдём, я поговорю с учителем. Мы отказывались. Потому что считалось, что ты на кого-то стучишь. Потом некоторое время про травлю вообще особо не было слышно, а через несколько лет тему опять подняли. Просто об этом не говорили, или моббинга стало больше?

Это очень хороший вопрос, потому что когда я, как жертва академического буллинга, сама через это прошла в 2011 году, я вообще слов таких не знала — «буллинг», «моббинг».

Когда я озаботилась этой проблемой, и стала выяснять, что же на Западе делается в этом направлении, я узнала эти понятия, увидела огромное количество сайтов, ресурсов, которые, кстати, очень часто создали именно жертвы буллинга, не специалисты, не психологи.

И я в 2013 году создала первый сайт на русском языке mobbingu.net, полностью посвященный травле и гонению на рабочем месте, в подростковой среде, в киберпространстве. И вот когда я стала раскручивать этот свой проект, то выяснилось, что люди не знают понятий «моббинг» и «буллинг». То есть, с самим явлением травли они знакомы, но понятия, которыми с 1980-х годов пользуется весь мир, им незнакомы.

Помню, что я начала внедрять эти слова в свой активный лексикон в 2013–2015 годах и меня в России стали обвинять в том, что я «порчу русский язык иноязычными словами». А чем хороши эти слова. Для выражения эмоционального насилия над личностью в русском языке используются такие слова, я бы сказала, художественного плана — гонения и травля. Эти слова привычны уху русского человека, но они никак в нашем мировоззрении не связаны с юридической практикой, а именно, с той ответственностью, которая должна следовать в случае участия человека в травле и гонениях на другого человека. То есть, это не юридические термины, эти слова не введены в уголовный или административный кодексы России и на большей части бывших союзных республик. Во всяком случае, в 2011-2015 годах дело с применением этих понятий обстояло именно так.

А моббинг и буллинг — это уже принятые в мировой юридической практике термины. И они связаны в сознании людей с гражданско-правовой ответственностью. И поэтому очень сложно было, во-первых, работать с этими понятиями, вводить их. Можно сказать, что я одна из первых, кто стал раскачивать эту лодку в России, кто стал об этом писать, потому что эта тема была табуирована, а табуирована она, потому что общество было травмировано властным моббингом на протяжении 70 лет советской власти. Оно травмировано тем, что в обществе чужая боль не воспринималась как своя боль.

Книга «Дорога уходит в даль» Александры Бруштейн — это типичная история становления советского человека, когда маленькой девочке отец внушал, что она должна быть как закалённый взрослый революционер, не должна плакать, не должна бояться боли. Вот это отсутствие сострадания к другому человеку, который может испытывать боль, очень хорошо описано в недавней статье «Холода» (Яна Кучина «Ты думаешь, мне не больно»).

А сталинский террор? Он повлиял на такое отношение общества к травле?

Безусловно! Когда большая часть общества не могла, боялась испытывать сострадание к тем, кого сажали. Люди были убеждены, что «просто так не сажают», а, значит, правда на стороне силы и власти. И эта «правда» не подвергалась сомнению. Тот, кто осуществляет насилие — тот и прав, «лучше они, чем я». И эти взгляды очень хорошо вписываются в систему насилия, представленную французским философом Рене Жераром в книге «Козел отпущения». И за все эти годы общество так и не проработало эту свою травму, не искупило, не переболело. Полученная в годы сталинского террора травма была заглублена и не проговорена.

Так вот, я постоянно сталкиваюсь с нежеланием людей говорить на тему травли и гонения. Это до сих пор табуированная тема на большей части постсоветского пространства. Мне бывает очень сложно разговаривать с родителями о травле их детей в школе. Они либо не видят никакой проблемы в том, что их ребенка в классе сделали изгоем, шпыняет учительница и бьют дети. Многие отцы произносили одну и ту же фразу «сам справится, я сам через это прошел». Родители абьюзеров не хотят соглашаться с теми, что их дети способны на агрессию. А когда они начинают рассказывать об отношениях в своей семье или о своем детстве, то у меня сразу складывается «картинка» абьюзивных отношений в семье, модель которых ребенок перенес на отношения с одноклассниками.

К сожалению, абьюз «передается по наследству» — если несколько поколений пребывали в абьюзивных отношениях, не переработали полученную травму, то и ребенок, скорее всего, окажется в ситуации моббинга в одной из «ролей» — «абьюзера», «жертвы» или «наблюдателя», который травмируется ни чуть не меньше остальных участников конфликта. Эти дети, скорее всего, будут просто принимать абьюзивные отношения в классе или в спортивной команде как норму. Потому что они живут в этой норме, когда бабушка гнобит дедушку, дедушка — маму и папу, а старший брат гнобит уже младшего. И главный девиз в таких отношениях — терпи и не выноси сор из избы, где «избой» может быть семья, школа, лагерь, спортивная команда или трудовой коллектив.

Если это всё замалчивалось и не было никакой работы — где брать специалистов, которые будут с этим работать? Как изменить ситуацию?

Это могли бы делать школьные психологи. Но и они не все берутся за это. На Западе, например, готовят не просто психологов, а специалистов по кризисным ситуациям. Некоторые психологи могут быть и специалистами по кризисным ситуациям. Но, самое главное, они будут свободны в своей деятельности, так как будут знать, что общество и закон на их стороне. Но в России психологи всё меньше и меньше хотят заниматься проблемами детей, потому что они не хотят брать на себя ответственность за последствия, не хотят сталкиваться с неадекватными родителями, которые не всегда понимают, что их дети, оказавшиеся в ситуации буллинга, иногда нуждаются в терапии. Причем, в результате долговременного буллинга травмированными оказываются все стороны конфликта — «абьюзер», «жертва» и «наблюдатели». Родители часто этого не понимают, а психолог включился уже, и он вынужден на каком-то этапе отпускать этих детей, потому что родители против.

Если сравнивать западную систему подготовки этих специалистов, то с 80-х годов была проведена очень большая работа по превентивным мерам. Вот, например, в Дании государство выделяет средства на такие школьные электронные тренажёры. Когда ребёнок на перемене может поиграть в компьютерную игру, на самом деле это моделирование ситуации агрессии, в которой школьник выбирает, как он будет действовать.Учителя и психологи обсуждают темы буллинга на классных часах.

Мне трудно себе представить, чтобы, например, в России уроки «Разговоры о важном» были посвящены темы предотвращения насилия в школьной среде или вооруженным нападениям в учебных учреждениях.

Приведу пример из опыта норвежских школ. В норвежской школе в начале учебного года родители, администрация и дети подписывают трёхсторонний договор. Дети, начиная с первого класса, обязуются не обижать одноклассников, не рвать учебники, не бить, не обзываться. Родители обещают это контролировать, школа обещает безопасность ребёнку и объективный подход. Этот договор подписывает школа, родители и ребёнок. А в некоторых школах дети принимают и подписывают «кодекс поведения», в который обязательно включены антибуллинговые пункты. Они знают, что травля — это плохо, это стыдно и осуждаемо остальными.

Когда у ребенка размыты очертания того, «что такое хорошо, а что такое плохо» и никто ему не сказал, что травля относится к плохим и постыдным поступкам, то он, скорее всего, будет воспринимать травлю как норму, неотъемлемую часть школьной жизни. Я вообще считаю, что исключительно умозрительное представление о «плохом» вводит общество в заблуждение, потому, как мы сейчас видим, не все взрослые, оказывается, знают, что такое плохо.

Если в обществе считается нормой школьная травля, то и убийство того, кого государство назначило «врагом» или «козлом отпущения», не будет считаться отклонением от нормы. Я считаю, что российская культура, деятели культуры, писатели, режиссеры очень мало поработали с обществом, чтобы оно усвоило, что насилие против ближнего во всех его проявлениях — это зло. Надо с детей начинать, с ними работать, чтобы со временем представление о насилии над ближним ушло из категорий «нормы».

Как сейчас быть в этой ситуации с войной? Она же очень сильно влияет на буллинг, отношения, не только межнациональные?

Конечно, война повлияла на углубление насилия — межнационального, школьного, внутрисемейного. Но травля и гонение носят вневременной характер. Я не политизирую свой сайт намеренно, чтобы люди могли увидеть, что у гонения и травли есть общие признаки и стереотипы гонения, которые не маркированы ни политикой, ни войной, но они усугубляются в эти периоды. Мне очень важно, чтобы все люди, в том числе разделенные этой чудовищной войной, могли воспользоваться с помощью моего сайта и нашими с рижским врачом-психотерапевтом Тарасом Иващенко консультациями.

Безусловно, ситуация школьного моббинга в России усугублена национальным антагонизмом и государственной пропагандой, направленной против народа Украины. А сколько сейчас проблем и трагедий и внутри семей, когда идёт раскол по принципу — поддерживаю или осуждаю войну в Украине. Внутри семей происходят настоящие войны. Если в семье и так абьюз был нормой, то сейчас он усугубился. Это настоящие трагедии семейного масштаба. Пока идёт война, пока люди истребляют друг друга — люди будут убивать друг друга словом.

Это очень долгий путь от восприятия насилия как нормы до восприятия насилия как аномалии, осуждаемой обществом. Можно ли его начать во время войны?

Да, это очень долгий путь. И пока идет война, насилие на всех уровнях и во всех проявлениях будет восприниматься как норма.

Как родители могут догадаться, что ребенок подвергается травле, если он уверен, что школьное насилие — норма?

Я рассказываю родителям, какие есть признаки травли, и у меня на сайте перечислены эти признаки. Например, младший школьникв ситуации моббинга не хочет ходить в школу, у него начинаются физиологические проявления: тошнота, болит живот, головные боли. Он приходит из школы с испорченными вещами, и объясняет это — в лужу упал, ударился, порвал. Он становится молчаливым, он запирается в комнате, лежит под одеялом с головой. Если это маленький ребёнок, то, проходя мимо группы детей, то очень крепко сжимает мамину руку, и прячется за мамой. Младшему школьнику никто не звонит, не пишет в чате, и его не приглашают на дни рождения, и он ни у кого не может спросить домашнее задание. Изгойство — это одна из самых сильных степеней воздействия на ребёнка в ситуации буллинга. Когда их бьют и обзывают, они это воспринимают как норму детской жизни. А вот когда общество, класс, ровесники их изгоняют из своего коллектива — это смертельно болезненно. Потому что становление и идентичность ребёнка, возрастная, личностная, формируется через принадлежность к группе. И когда этой принадлежности нет, ребёнок не знает, кто он, что он, считает, что он урод, ужасный, страшный, никому не нужный. Кстати, эта невозможность идентификации через принадлежность к группе ровесников очень часто является причиной суицидов.

Что родителям делать, если они всё это заметили? Уходить из школы?

Если говорить о ситуации в российских школах, то я всегда рекомендовала родителям забирать детей из школы, не дожидаясь решения администрации. Даже если родители начинают активно вмешиваться, поднимать прессу, то ребенок, оставаясь в классе все это время, подвергается эмоциональному насилию.

Дети должны знать, что родители всегда на их стороне. Но необходимо забирать ребенка из школы, в которой администрация не на стороне ребенка и родителей «жертвы». Я думаю, что ребенку нужно дать возможность дома прийти в себя, реабилитироваться на семейном образовании, потом искать другую школу. И очень хорошо было бы пройти терапию, потому что для похода в другую школу ребёнка надо подготовить. Некоторые дети абсолютно уверены, что в другой школе с ними будет происходить ровно то же самое. Поэтому терапия, работа с ребёнком, не кидать его сразу из одной школы из огня да в полымя, а поработать с ним, чтобы он успокоился, научился сопротивляться насилию. Я предлагаю родителям тренировать своих детей, как режиссёры учат актёра — как правильно противостоять травле, как реагировать. Я ни в коем случае не призываю к насилию, но ребёнок должен уметь правильно реагировать на дразнилки, обесценивание, оскорбления и физическое насилие.«Правильно реагировать» включает в себя и умение игнорировать оскорбления. А этому некоторых детей нужно учить, как и выстраивать отношения с новыми одноклассниками.

Если говорить о западной практике, то родители там тоже забирают детей из школы, но чаще проблему пытаются решить совместными усилиями. Администрация школы заинтересована в том, чтобы эта ситуация была разрешена, чтобы никто не чувствовал себя ущемленным.

Сейчас мы говорим только о жертвах. Вот мне рассказывала одна женщина, когда поняла, что её ребёнок травит, она просто села напротив него и стала его по щекам бить. Потому что она вспомнила своё детство, как её били, как она через это прошла. И это тоже, конечно, крайний шаг.

Это не крайний шаг, это просто абсолютная беспомощность. Потому что насилие — это беспомощность, это когда человек не может словом, убеждением, авторитетом и любовью воздействовать на своего ребёнка. Тогда он бьёт. Это ни к чему не приведёт, вернее, приведёт к тому, что ребенок когда-нибудь проявит насилие по отношение к матери.

Поэтому я предлагаю только дружбу и разговоры, разговоры с детьми должны быть бесконечными, обо всём на свете, рассказы о своём детстве, рассказы о том, как сам родитель выходил из тех или иных трудных ситуаций, которые можно иногда даже придумать и смоделировать. Иногда можно взять хорошую современную детскую книгу и обсудить ситуации, в которые дети попали. Я не психолог, я филолог, и я иду к детям через книгу. Через современную подростковую детскую книгу. И с ними обсуждаю сложные жизненные ситуации с помощью книжных кейсов. Когда я выступала в московских школах, я брала с собой книги и рассказывала, о чём там идёт речь. И я сразу, по поведению в классе, понимала, какая обстановка в классе, на какие группы делится класс, кто у них «изгой» или лидер, кто у них «элита». Это сразу видно.

Когда есть в классе заинтересованные родители, активисты, они тоже не могут не знать, общаясь со своими детьми, кто в классе изгой. И вот здесь я всегда обращаюсь к родителям: помогите чужому ребёнку, протяните руку помощи, позовите на день рождение своего ребенка, поговорите со своим ребёнком, выйдите на связь с родителями обидчиков этого ребёнка, то есть, делайте то, что в ваших силах, поговорите с учителем. Если учитель всё отрицает — пишите в администрацию, что существует ситуация моббинга (используйте именно эти понятия — буллинг и моббинг). Ссылайтесь на закон об образовании РФ, который гарантирует защиту, в том числе психологическую защиту детей (у меня на сайте есть ссылки на соответствующие статьи закона). Посылайте заявление директору и припишите внизу, что копию посылаете в департамент образования.

И я совершенно убеждена, что школа должна помочь не только жертвам травли, но и агрессорам. Недавно президент Латвии Эгилс Левитс предложил поправки к Закону об образовании, в которых школам предписывается не исключать «агрессоров», а работать с ними, так как они станут членами общества. Это очень правильно –агрессор часто сам бывает жертвой абьюза. Школа не должна «избавляться» от таких детей. Она должна им помогать справиться с трудностями, разобраться в причинах их агрессии. Школа имеет полномочия разбираться с ситуацией моббинга и помогать детям преодолевать последствия травли. Я считаю, что очень здорово, когда президент страны думает и об этом тоже.

В чём отличие моббинга и буллинга?

Зоопсихолог Конрад Лоуренс в 1970-е годы написал книгу «Агрессия», и он впервые описал поведение парнокопытных по отношению к хищникам. То есть, например, когда антилопы стадом забивают льва. Но агрессор в коллективе часто пользуется поддержкой наблюдателей. Он себе вербует группу, часть класса, например. И эти завербованные виктимизируются, так как они боятся оказаться на месте жертвы, и они идут к нему в подручные. И поэтому любой буллинг, даже на рабочем месте, среди взрослых (боссинг его ещё называют, когда тебя босс гнобит, он часто это делает не сам, не своими руками, а руками коллектива), любой буллинг практически оборачивается моббингом, поэтому я свой сайт назвала так, используя более широкое понятие «моббинг».

Моббинг (от англ. mob — толпа) — форма психологического насилия в виде травли члена коллектива группой лиц. Буллинг (от англ. bully — хулиган, драчун, насильник) — психологический террор, избиение, травля одного человека другим.

Моббингу можно подвергнуться в любом, видимо, возрасте?

Да. Любой человек — благополучный, маргинал. Любой ребенок — очкарик, рыжий, худой или толстый — любой ребёнок может оказаться в ситуации моббинга.

В каком возрасте начинать предупреждать ребёнка?

С детского сада. Рекомендую читать и разбирать вместе с малышами «Гадкого утёнка» Андерсена. Я спрашивала у подростков, когда они впервые столкнулись с травлей, и очень часто слышала ответ, что в детском саду. Это такой эффект группы, закрытого коллектива — очень часто.

Про уголовную ответственность хотела спросить.

Её нет. Её нигде нет. Доведение до самоубийства — это уже следующий уровень. То есть, когда уголовная ответственность. Но это надо доказать. Вообще, моббинг-буллинг очень сложно доказать. Вот почему я рекомендую детям, чтобы они вели дневник, когда ситуация только наклевывается. Дневник нельзя носить в школу. Но вести его необходимо. Если в классе есть группировки, есть «элита», существует противоборство сторон или лидеров, когда начинают задирать, портить вещи. От родителей зависит, чтобы они вовремя сделали медицинское освидетельствование, если есть синяки, кровоподтёки. Это всё очень нужно. Потому что доказать очень сложно.

Почему становятся буллерами?

Никто не считается с его мнением. Как только он попадает в другую среду, он начинает вести себя агрессивно, например, чтобы компенсировать своё униженное, забитое положение в семье. Когда ребёнок счастлив, свободен, раскрепощён, ему это не нужно. Некоторые агрессоры даже не понимают, зачем им нужно манипулировать другими. А дома им манипулирует, например, мама или сестра.. А некоторые дети прямо плетут свою паутину, потому что дома у них ситуация выученной беспомощности, одна и та же реакция на события. Ребенок знает, как мама отреагирует, как папа, как бабушка, что надо сделать, чтобы добиться конкретной реакции. А школьный мир — он очень разнообразен, и ребёнок начинает манипулировать, и видит, что его манипуляции работают. Я знала много хороших ребят, они сейчас учатся в вузах, которые были такими абьюзерами, буллерами в своём классе. Они это пытались объяснить так — «лучше я, чем вот этот вот Вася. Я Васю к ногтю, ну, и всех остальных тоже».

Считалось всегда, что с этим ничего нельзя сделать. Всё-таки можно что-то сделать?

Можно, если общество здоровое. Если здоровое общество, если на всех уровнях не приветствуется гонение и травля, то можно сделать. Вот у меня дети очень любят смотреть фильм «Зелёная книга». Они поражаются, что это было всего 70 лет назад. Они говорят: что должно было произойти в обществе, чтобы потом в Соединённых Штатах президентом стал темнокожий? Я всегда отвечаю, что общество — всё! — интеллигенция, художники, журналисты, причём, белокожие, они должны были во всех своих произведениях, публичных выступлениях, высказываниях настаивать на том, как ужасна и уродлива расовая дискриминация.

И общество приходит к том, что я не буду этому следовать, потому что ну только идиоты и отморозки в наше время могут преследовать человека из-за другого цвета кожи.

Может быть отторжение. Многие говорят: сколько можно проблемной детской литературы?

Да, может быть отторжение, но не в российском обществе, где разговор о насилии не то чтобы даже начат, он закрыт, не успев начаться. А на подростковые книги о моббинге на Западе есть социальный запрос общества. Можно подобратькниги для своего ребёнка на любую жизненную ситуацию. И в этом смысле, к сожалению, российские авторы детских книг проигрывают. Потому что они тоже эту тему показывают не так остро, как западные писатели, обходят, лакируют её. Может, их тоже касается эта табуированность. Или они боятся резонанса, если начнут открыто говорить о травле в российских школах или самоубийствах подростков. Издательства «Самокат», «Белая ворона», «Розовый жираф» активно печатают книги западных и российских авторов, которых затрагиваются темы буллинга/моббинга. У меня на сайте есть список, так называемых, антимоббинговых книг для детей и подростков и среди них есть замечательные российские авторы — Дарья Доцук с книгой «Голос», Дарья Вильке «Шутовской колпак», Алексей Олейников со своей рэп-поэмой «Соня из 7 буэ». «Стеклянный шарик» Ирины Лукьяновой, Евгения Басова с «Мальчиком Ашимом». Ну, а вся скандинавская детская литература — она просто об этом. Потому что у них есть социальный заказ, потому что в Норвегии, в Дании — государственная поддержкаантибуллинговым программам. Соответственно, если это есть на всех уровнях, если есть читательский запрос, то детские писатели не могут не отозваться.