В рижском арт-центре Zuzeum открылась выставка «Куда бы спрятаться!», посвященная латвийскому искусству периода советской оккупации. Сценография выставки, придуманная известным латвийским архитектором Рейнисом Лиепиньшем, представляет собой стилизованный «туннель времени». Он ведет не вперед, а назад — от периода национального возрождения конца 1980-х к эпохе глухого сталинизма конца 1940-х.
Если идти по этому туннелю, то первое, что вам попадется на глаза, — знаменитая работа латвийского художника-концептуалиста Леонарда Лагановскиса. «Конец фильма» — гласит надпись на кроваво-красном фоне: этакая метафора советской реальности как фильма, который наконец-то закончился. У этой работы, кстати, есть и другие варианты. Один из них — та же надпись на фоне Красной площади, темной и зловещей, как из фильма ужасов. Сегодня этот вариант смотрится еще более метафорично, чем в 1989-м, в год своего создания. Тогда казалось, что «фильму» действительно пришел конец. Теперь мы понимаем, что он оказался многосерийным.
Леонард Лагановскис. Из серии «Конец фильма» N2, 1989
Туннель времени упирается в крохотную графическую работу, давшую название всей выставке. Это рисунок тушью художника из Лиепаи Роберта Староста, сделанный в 1954-м году. Сюжет невинный и даже сентиментальный: мальчик качается на качелях, девочка прячется от него за огромным деревом. «Куда бы спрятаться!» (Kur lai paslēpjās!) — гласит надпись на картинке. Но что-то в этой фразе смущает. Даже не орфографическая ошибка (лишняя долгота над «a»), а восклицательный знак вместо более уместного здесь вопросительного.
«Куда бы спрятаться!» — это не вопрос, а выкрик, полагают авторы экспозиции. Автор не ищет, где бы ему спрятаться. Он уже спрятался и уверен, что в этом убежище ему придется находиться всю оставшуюся жизнь. Думаю, что Роберт Старост, умерший в 1958-м, ни на что хорошее уже не рассчитывал, поэтому и отсиживался у себя в деревне, рисуя идиллические картинки про мальчиков и девочек и делая бесконечные автопортреты.
«Этот вопрос-выкрик остро выражает экзистенциальный выбор, который приходилось делать людям того времени. Произведения искусства, созданные во время советской оккупации, с 1945 по 1990 годы, стали подлинными свидетельствами и того, какие же никчемные пустышки делались по заказу властей, и того, как проявлялся мощный дух сопротивления и неповиновения», — пишет куратор выставки, известная художница Сандра Крастиня.
Зигурдс Кампарс. «Цветы Ленину». Рисунок для обложки детского журнала Zīlīte, 1974
Что значит быть художником советской эпохи, она ощутила на собственной шкуре. После окончания Академии художеств Сандре настоятельно рекомендовали написать портрет Ленина, а она наотрез отказалась. Впрочем, Крастиня, родившаяся в 1957-м, как художник застала всего одно советское десятилетие — самое последнее, уже на излете СССР. Времена тогда настали более-менее вегетарианские, за отказ рисовать вождей художников уже не сажали в тюрьму.
Индулис Зариньш. «Легенда», 1971
Когда ты смотришь на череду работ латышских художников конца 1940-х — 1950-х годов, на все это «сталинское барокко» — готовых к труду и обороне крепышей, счастливых пионеров, передовиков труда и бодро присягающих вождю представителей братского латышского народа в национальных костюмах, — в голову приходит много мыслей.
Можно лишь догадываться о том, какую цену платили авторы этих произведений за возможность иметь свою мастерскую, кисти с красками и хлеб с маслом.
Кто-то спокойно шел на компромисс и штамповал бюсты Ленина и изображения красных латышских стрелков, не обременяя себя излишними сомнениями. А кто-то от этой двойственности действительно страдал. И пил, как Янис Паулюк.
На выставке в арт-центре Zuzeum представлена работа этого классика латышской живописи под названием «Метафора». Кто бы мог подумать, что в 1966-м году, в перерывах между портретированием доярок и трактористов, Паулюк брызгал красками на полотно совсем как его американский коллега абстракционист Джексон Поллок? Эту огромную трехметровую картину до недавнего времени почти никто не видел — полотно несколько десятилетий пролежало в скрученном виде неизвестно где. Паулюк ее никому не показывал — это автоматически записало бы его в ряды формалистов, а он у властей и так был под подозрением.
Джемма Скулме. «Девочка в народном костюме», 1950
Очень интересные параллели выстраиваются на этой выставке. Вот, например, две работы Джеммы Скулме — гранд-дамы латвийской живописи, председателя Союза художников Латвии, лауреата Государственной премии. В 1950-м году она, только что окончившая Академию, пишет натюрморт с куклой в национальной одежде. Добротная, реалистичная работа. Ясный, идеологически выдержанный посыл: в Советском Союзе все нации равны, и все культуры приветствуются. А в 1969-м году уже в другой, абсолютно модернистской манере она изображает девушку в национальном костюме, которую не то убили, не то изнасиловали — она лежит на земле в луже крови, одежда разорвана, корона слетела с головы.
Знатоки искусства утверждают, что в этой работе при помощи эзопова языка Скулме рассказала историю об «изнасилованной Советским Союзом Латвии». Но даже если это так, то заподозрить ее в крамоле никто не мог: к тому времени у Джеммы уже был статус неприкасаемой.
Джемма Скулме. «Народная песня», 1969
Или вот портрет Ленина (1975) кисти Миервалдиса Полиса. Ходят слухи, что эту работу художник написал по заказу председателя рыболовецкого колхоза, и гонорар за нее получил весьма щедрый. Вот только повесить у себя в кабинете такого Ленина заказчик так и не решился: уж слишком реальным получился Ильич — живее всех живых. Что неудивительно: Миервалдис Полис — выдающийся рисовальщик, мастер фотореализма. Он и деньги в свое время на спор рисовал — от настоящих не отличить. Так, может, и с гламурным Лениным у него была «фига в кармане»?
Миервалдис Полис. «Ленин», 1975
В конце концов, тот же Полис в 1989-м году устроил перформанс «Бронзовый человек». Тогда по улицам Риги ходили люди, с головы до ног выкрашенные в бронзовую краску. Сам художник тоже участвовал в этом перформансе в качестве модели, изображая из себя homo soveticus. Ассоциации у публики рождались однозначные, ведь всем известно, чьи бронзовые памятники стояли буквально на каждом шагу в каждом населенном пункте на одной шестой части суши.
Миервалдис Полис. «Муляж головы эгоцентрика», 1986
В советское время Москва воспринимала Латвию как провинцию. Контроль здесь был не таким жестоким, как в столице, и драм, подобных московской «Бульдозерной выставке», здесь не было. В Латвии могли выставлять работы, которые по идеологическим или эстетическим соображениями показать в Москве было невозможно. Например, латвийские плакатисты уже в 1960-1970-е году могли себе позволить очень острые высказывания.
Юрис Утанс. «Собрание на Слокском бумажном комбинате», 1988
А на латвийское прикладное искусство — текстиль и гобелены, изделия из стекла и дерева — московские власти вообще смотрели сквозь пальцы. В этих жанрах «формализм» цвел буйным цветом, и произведения латвийских прикладников ни в чем не уступали работам их западных коллег. Глядя сегодня на эскизы платков, созданных Зентой Логиной в 1960-е годы, не верится, что это было создано в Советском Союзе и запущено в массовое производство: Hermes отдыхает.
Всего на выставке «Куда бы спрятаться!» собрано более 350 работ — от живописи, графики и скульптуры до обложек журналов, посуды и текстиля. Большинство экспонатов — из частного собрания владельца Zuzeum Яниса Зузанса, остальные работы — из коллекций Латвийского национального художественного музея, Латвийского национального архива кинофотофонодокументов и из частных коллекций.
Выставка проходит до 19 мая.
