«Многообразие мнений в стенах вуза с 300-летней историей больше не допустимо. Сейчас университет в первую очередь занят чисткой сотрудников: нет человека — нет проблемы», — после увольнения написал в своем телеграм-канале Андрей.

За два года войны в Украине, по подсчетам петербургских журналистов на основе открытой информации и сообщений источников в СПбГУ, вуз расстался уже с десятками преподавателей, так или иначе проявивших нелояльность режиму и не поддержавших СВО. Кто-то ушел добровольно (преподаватель Высшей школы журналистики и массовых коммуникаций СПбГУ Александр Чиженок), с кем-то решили не заключать новый контракт (физик Андрей Серяков и его коллеги по факультету), кого-то громко уволили после заключения этической комиссии (историк Михаил Белоусов, филолог Светлана Друговейко-Должанская). Сотрудники СПбГУ говорят, что в университете с 2022 года существуют «черные списки» оппозиционно настроенных коллег.

— Когда и как вас уволили из СПбГУ?

— Мой шеф — заведующий лабораторией физики сверхвысоких энергий Григорий Феофилов — еще в конце 2022 года рассказал мне о том, что в университет пришли сотрудники ФСБ и принесли список людей, которых вуз на работу больше брать не должен. В этом списке были четыре научных сотрудника из нашей лаборатории. Учитывая, что в ней тогда работали всего около десяти научных сотрудников, это большой процент. Я тоже оказался в «черном» списке, поэтому знал: мой текущий двухлетний контракт, подписанный в начале 2022 года, в январе 2024 года закончится, и всё.

В январе в СПбГУ утвердили новые ставки, моей там действительно не было. Позднее мне передали, что вуз категорически против рассмотрения моей кандидатуры и на другие вакансии. Есть внешние ставки, когда мы получаем какой-то грант и на него создаем ставку внутри лаборатории. Однако мне сказали, что меня и там не должно быть.

Но я был морально готов к такому исходу, поэтому у меня сейчас нет шокового состояния. Я погрустил пару дней. Не погрустил, а… как называется чувство, когда у вас умирает близкий человек? Печаль? Горе? Да, я погоревал два дня, и всё.

— А что это за списки? Насколько они официальные?

— Всё неофициально. Никто никому их не показывает. Но троим моим коллегам по лаборатории из того списка действительно новые ставки не дали в январе 2023 года, а теперь подошла моя очередь. У меня просто был двухлетний контракт. Обычно все научные сотрудники в университете сидят на однолетних контрактах. А мне повезло — со мной в 2022 году заключили двухлетний контракт. Меня «добили» последним из списка.

Что это за списки, я не знаю, но есть гипотеза. Никто из тех троих моих коллег не публичен. Никто из них не ведет общественную деятельность. Не пишет ничего политически важного в соцсетях, не участвует в политической жизни, не ходит на митинги и свою позицию особо не изъявляет. Единственное, что нас объединяло, — это слитый список «Умного голосования». Возможно, здесь нужно искать причину, но не факт.

По другим сотрудникам СПбГУ, которые попали в такую же ситуацию и находятся в ней сейчас, в начале 2024 года, я вижу, что про кого-то, по крайней мере, готовы вести какой-то разговор, людям дают шанс «доказать свою лояльность», а про кого-то вообще не готовы. Я в числе тех, с кем не готовы. Поэтому, скорее всего, есть еще какие-то критерии. Прошлой осенью бывший начальник политического отдела Центра «Э» ГУ МВД по Петербургу и Ленобласти Олег Шайдулин стал заместителем проректора СПбГУ по безопасности. Возможно, он принес с собой [в университет] что-то новое оттуда.

Но всё это гипотезы. Нам ничего не говорят. Со мной никто из администрации на эту тему за всё время работы в вузе не разговаривал.

— А что еще в вашей деятельности, помимо «Умного голосования», могло вызвать недовольство, привлечь внимание к вам?

— В моей деятельности такого сколько угодно! Я неоднократно выходил на митинги, хотя меня ни разу не задерживали, но тем не менее. Я активен в соцсетях, не замолчал после начала СВО и принятия лютых законов. У меня открытая позиция — и антивоенная, и в защиту ЛГБТ.

Еще я наблюдатель на выборах с 2013 года. Наблюдал за выборами в Госдуму в 2016-м и в 2021-м, президента — в 2018-м. А в 2022 году — за тем, как выбирают муниципальных депутатов на Васильевском острове. В 2022-м впервые зафиксировал крупные фальсификации во время избирательной кампании: пытались вбросить около 400 бюллетеней, по этому поводу было судебное разбирательство. После скандалов на выборах я стал одним из организаторов митинга «За честные выборы» в Петербурге в 2011 году. Затем участники и организаторы митинга создали ассоциацию «Наблюдатели Петербурга».

Я мог привлекать к себе внимание органов много чем и сколько угодно раз, как минимум с 2011 года, если не раньше.

— После увольнения вы написали в своем телеграм-канале, что университет занимается «чисткой сотрудников». Это началось именно с 2022 года, после объявления СВО?

— В СПбГУ и до этого были увольнения, за участие в митингах например. Но о списках я узнал только в 2022 году. О большой волне увольнений, о чистке сотрудников можно говорить именно с 2022 года. Крупный конфликт после начала СВО случился на историческом факультете между либерально настроенными и провластно настроенными студентами. При этом в университете сложилась ситуация, когда руководство вуза однозначно принимает одну из сторон в конфликте и репрессирует другую. Это о том, какие мнения могут существовать в СПбГУ.

— Недопустимо многообразие мнений по спорным вопросам или даже просто одно мнение, но другое, отличное от единственного признанного правильным?

— Если говорить терминами, то это диктатура. Нельзя даже думать иначе. Все-таки подписка на «Умное голосование» — это не публичное изъявление своей позиции, не действие. То есть идет уже чистка людей, которые просто неправильно думают, а не тех, кто смело заявляет позицию. Я публично заявляю свою позицию. Большинство публичных заявлений не делают.

Однако я знаю, что в университете очень многие люди придерживаются антивоенной позиции. Через пару недель после начала войны в СПбГУ ходили два списка людей, две петиции, одна — в поддержку президента России, а другая — против войны. Тогда это еще можно было — в начале марта 2022 года. И тогда антивоенную петицию в университете подписало в три-четыре раза больше людей, чем в поддержку президента.

Я и сейчас знаю людей в университете, которые меня поддерживают. Негласно. Молчаливо. Подписать открыто какое-то обращение сотрудники вуза сегодня боятся, конечно. У нас нельзя теперь так. Молчание для людей спасительно.

— Насколько сложно сегодня уволить сотрудника вуза?

— Очень легко. Все сотрудники СПбГУ работают на контрактах, большинство из них короткие — на год-два. Иногда у преподавателей контракты могут длиться до пяти лет. О контрактах длиннее пяти лет или пожизненных я не слышал. В университете длительных контрактов нет. Поэтому, чтобы уволить неугодного сотрудника, не нужно придумывать какую-либо причину или статью, достаточно просто подождать окончания его контракта с вузом.

А еще есть этическая комиссия. Есть другие варианты.

В вузе полно юристов. Сам Кропачев (Николай Кропачев — ректор СПбГУ. — Прим. ред.) — юрист.

— Уволить научного сотрудника еще проще, чем преподавателя?

— Когда увольняют преподавателя, ему надо найти замену. Есть курсы, которые надо читать. Нужно иметь возможность изменить учебный план. Нужно что-то объяснить студентам, студенты не любят молчание по таким вопросам. Потенциальных и реальных проблем при увольнении преподавателей значительно больше, чем при увольнении научных сотрудников.

Но в целом университет — это единый организм, где у каждого очень узкоспециализированные задачи. Каждый делает что-то свое. Нет того, что кто-то другой может сделать, нет дублирующих сотрудников.

— Ваш уход сейчас чем плох для ваших коллег, для университета? Какие-то проблемы он повлечет?

— Закроет те направления исследований, которые я вел. Некоторые из них были уникальны. Я занимался исследованиями в коллаборациях с экспериментом SHINE в ЦЕРНе и частично с MPD — это часть проекта коллайдера NICА в Дубне. Работы, которые я проводил в коллаборации в ЦЕРНе, никто не будет проводить больше, потому что некому. Я эксперт по отбору событий (записанных столкновений) и определению центральности с помощью передних адронных калориметров, по быстрой стимуляции этих калориметров и экспериментальному измерению флуктуаций, рожденных в столкновениях частиц. Моя область работы настолько узкая, что сотрудника для замены в проекте найти просто невозможно. Таких специалистов в мире больше нет.

Я сколько мог занимался популяризацией науки: вел сообщество «ЦЕРНач» в соцсети «ВКонтакте» (на паблик подписаны более 12 тысяч человек). Были те, кто поступал на физфак СПбГУ именно благодаря этому сообществу. Водил экскурсии на закрытый ускоритель частиц, который находится в университете.

— А если бы с вами тоже решили поговорить о необходимости проявить лояльность к руководству вуза и страны?

— Я не думаю, что этим чего-то бы добились. На меня не смогли бы повлиять. Мне мои принципы важнее, чем любая работа.

— Вы намерены оспаривать свое увольнение?

— Я не вижу способа оспорить. Не понимаю, как. И еще не хочется подставлять лабораторию.

— А как это может ей навредить?

— Навредит отношениям. Создаст напряжение между моей лабораторией и ректоратом. Я этого не хочу, потому что лаборатория сейчас и так в тяжелом положении: разрываются международные связи, с ноября 2024 года Россия выйдет из ЦЕРНа, а это то, на чем базируются исследования лаборатории.

Я думаю, что и сейчас, разговаривая с журналистами, я потенциально подставляю коллег. Но я всё равно беспокоюсь о судьбе лаборатории, и для меня это важнее, чем мои интересы.

— Тем не менее вы с самого начала эту историю предали огласке.

— Мне кажется, это важно, потому что это повторяющаяся ситуация, явно не единственный случай. И так как про это никто не говорит, то мне кажется важным про это поговорить. Это моя внутренняя ценность: если творится зло, то нельзя бояться и об этом молчать. Зло любит тишину и темноту.

— Сегодня в СПБГУ политическая позиция сотрудника важнее, чем все его достижения, заслуги, опыт, стаж?

— Сто процентов. Университет давно перестал быть независимой структурой. Кропачев является просто человеком в вертикали власти, он не является представителем университетской среды, не является представителем профессуры и тем более не представляет студентов вуза. Он работает на начальство, и я уже не знаю, кто там у него начальник, не Господь Бог ли? Но когда силовики говорят что-то сделать, то в СПбГУ сразу берут под козырек. Университет не защищает своих сотрудников. Никак.

— Из-за такой политизированной ситуации не только в СПбГУ, но и в других вузах Петербурга и страны, как вы считаете, будущее у российской науки сохраняется или мы его теряем?

— Да я вообще оптимист. Мне кажется, и у науки, и у страны есть будущее.

— А оптимизм откуда?

— Глобальный оптимизм. Если смотреть в историческом контексте, в смысле развития человечества, то, на мой взгляд, мы как человечество движемся в гуманистической направленности ценности человеческой жизни. И я верю, что Россия тоже в общем тренде, если глобально. У нас такой очень локальный откат сейчас, мы несемся в тартарары, и тренд сейчас негативный в стране, и не видно никаких знаков того, что мы собираемся останавливаться или даже замедляться. Но, мне кажется, это просто попытка уходящего поколения бороться с ветряными мельницами.

— Тем не менее уже в этом году Россия по каким-то причинам потеряет возможность работы в ЦЕРНе?

— Причина одна — война.

В ЦЕРНе участвуют более 20 европейских стран. Деятельность организации направлена исключительно на мирные фундаментальные исследования. На сегодня это самая крупная лаборатория в мире. Там порядка 17 тысяч участников. Из них около 4 тысяч сотрудников-администраторов, остальные — ученые. Физики имеют статус юзеров. Мы приезжаем туда, используем инфраструктуру, строим свои большие детекторы, проводим эксперименты, делаем науку на базе ЦЕРНа. Из 13 тысяч юзеров-физиков, приезжающих из национальных институтов разных стран, 1100 — из России. Огромная часть. Реально очень много. Больше, чем нас, там только американцев, итальянцев и немцев.

Большой плюс ЦЕРНа — в международности. ЦЕРН не может принять решение по щелчку и в один миг обрезать все контакты, как, например, это сделали Польша и Германия, и вышвырнуть все российские проекты, которые велись на их территории. Но в ЦЕРНе летом 2022 года был созван Совет, и он принял решение, что текущий договор между правительством РФ и ЦЕРНом не будет продлен. Текущий договор о сотрудничестве заканчивается в 20-х числах ноября 2024 года. Больше не заключается ни одного нового договора, и всё, Россия теряет возможность участия в передовой, экспериментальной, фундаментальной науке. Наши ученые оказываются вырезанными из общего международного потока. Можно вариться в собственном соку. Прекрасно можно вариться в собственном соку, но это не имеет никакого отношения к передовой науке.

— А для себя лично у вас есть какой-то выход, чтобы продолжить ту же работу в ЦЕРНе, найти какое-то место где-нибудь?

— У меня есть возможность уехать за рубеж, да.

— Вы ее рассматриваете?

— Рассматриваю. Я не собираюсь ею пользоваться в ближайшее время, но это запасной выход. Он есть.

— В какой ситуации он может понадобиться?

— Если уголовку на меня заведут, уеду. Не хочу никому подавать идей. Но садиться я не намерен. В моменте я не хочу уезжать, а вообще не знаю.

— Никакой другой российский вуз не может стать для вас альтернативой сегодня?

— Я не вижу смысла искать научную позицию в России. Зачем? Та же изоляция. Чтобы заниматься полноценной наукой сейчас, надо уезжать. Вернуться, когда времена поменяются. Если выбирать чисто научную карьеру, то сегодня надо уезжать из России.

— Но сейчас это не ваш путь?

— Мне кажется, я пока и здесь своей научной и общественной деятельностью приношу пользу. Я по жизни много чем интересуюсь и много что делаю, кроме науки, у меня всегда есть какие-то другие проекты. И я понимаю, что если я уеду куда-то исключительно на научную позицию, то мне придется сфокусироваться только на науке. Заниматься какими-то общественными проектами, находясь условно в каком-нибудь немецком городе, будет очень проблематично.