16 ноября 2023 года украинка Олеся Петренко с подругой и своей пятилетней дочерью Катей вернулись из Египта — там они проводили отпуск — домой, в Москву. Подойдя к стойке паспортного контроля, Олеся протянула в окошко документы. Сотрудник погранслужбы поставил штамп в российский загранпаспорт ребенка и скомандовал, чтобы та проходила вперед.

— А вы останетесь с нами, — сказал он маме девочки, раскрывая ее украинский паспорт.

— Тогда разрешите мне позвать дочку обратно, — занервничала Олеся.

— Нет, пусть проходит — она же гражданка России, — отрезал пограничник.

Есть ли у ребенка вообще в России кто-то из родственников, кроме матери, он даже не поинтересовался. Стараясь скрыть от дочери свое волнение, Олеся попросила ее: «Катенька, я скоро к тебе приду. Всё хорошо. Иди с Олей (подруга, с которой они прилетели. — Прим. авт.). Найдите папу — он должен вас встретить».

Муж Петренко получил в аэропорту ее багаж, они с дочерью до ночи прождали Олесю в Шереметьево, но, так и не дождавшись, уехали домой. Свою маму пятилетняя Катя не может увидеть уже третий месяц. Каждое утро, когда отец подходит, чтобы расчесать девочке волосы, она забирает у него расческу, начинает плакать, говорит: «Меня только мама будет причесывать!».

Осенью 2023 года, незаметно для большинства россиян, вступило в силу постановление, ограничивающее въезд украинцев в Россию: теперь они могут прилетать в страну только через аэропорт Шереметьево. Правозащитники сразу из нескольких организаций, которые помогают переселенцам, рассказали нам, что после этого заметно усилилось давление на тех украинцев, кто долгие годы жил в России: работал, заводил семьи, рожал детей, покупал недвижимость.

В Шереметьево украинцев, которые имеют разрешение на временное проживание, ВНЖ или даже российский паспорт, допрашивают и тщательно проверяют содержимое их телефонов, обращая внимание на их лайки в соцсетях и подбор слов в голосовых сообщениях близким. Затем, не называя конкретных причин, многим из них отказывают во въезде и отправляют в те страны, из которых они фактически прилетели. И если до недавних пор во въезде отказывали в основном мужчинам, то теперь «опасность для обороноспособности Российской Федерации» пограничники стали видеть и в женщинах. В России у них остаются дети и мужья с российским гражданством, больные родители, к которым они снова и снова — безуспешно — пытаются попасть. А еще домашние животные, купленная ими недвижимость и личные вещи, которые им не позволяют вывезти. Журналистка Ирина Кравцова встретилась с украинками в теплых странах, где они оказались не по своей воле, и рассказывает их истории.

«Чего, мала, ты плачешь?»

В июле 2009 года 17-летняя Олеся Петренко стояла у окна в коридоре Киевского национального университета культуры и искусств и плакала. Ректор Михаил Поплавский спешил по делам, но, заметив абитуриентку, остановился и спросил: «Чего, мала, ты плачешь?» Девушка рассказала ему, что хорошо сдала внутренние экзамены на факультет современной хореографии, но не прошла на бюджет. А ее семья из маленького города Каменца-Подольского небогата и не сможет оплачивать ее учебу.

Ректор посоветовал Олесе поступать на факультет режиссуры эстрады и массовых праздников, где еще оставались бюджетные места. Сам Поплавский в то время выступал с концертами по Украине как певец и предложил Олесе совместить учебу с работой в его шоу-балете. В телефонной книжке она сохранила его номер под именем «Шеф». Позже она пожалеет об этом.

С тех пор Олеся окончила университет и вышла замуж. Супруги вместе переехали в Москву — им казалось, что там их ждет больше возможностей. Муж Петренко устроился в крупную компанию графическим дизайнером, а она работала с известными российскими музыкантами как пиар-менеджер. Семь лет назад супруги купили в ипотеку квартиру в Москве, еще через два года у них родилась дочь. Муж (он белорус по национальности) и дочь Олеси получили российское гражданство, а сама она в 2020 году добилась разрешения на временное проживание в России.

Словом, с университетских времен утекло много воды, как вдруг «Шеф» снова «появился» в ее жизни.

После того как в середине ноября 2023 года пятилетняя дочь Олеси прошла через будку пограничников в Шереметьево, у нее самой забрали паспорт и отвели в сторону, к другим украинцам. Она вспоминает, что это была «целая тьма народа». Через несколько часов ее вызвали в кабинет, где сказали встать у стены, затем повернуться анфас и в профиль, и сфотографировали, «как преступницу». Затем велели сдать телефон и написать пароль от него. Через четыре часа Петренко вызвали на допрос.

Зайдя в кабинет сотрудника ФСБ, она увидела у него в руках огромную кипу распечаток, в которых были ее переписки из мессенджеров, расшифровки ее голосовых сообщений, фотографии и даже — как она узнала позже — ранее удаленные ею, а теперь восстановленные сообщения. Глядя в бумаги, собеседник спросил у Олеси: «Кто такой “Шеф”?» Она насилу вспомнила, кого могла так подписать, но, как только поняла, даже невольно улыбнулась: «Ой, я сейчас вам расскажу».

О том, что с тех пор, как Олеся в последний раз видела Поплавского, тот стал депутатом в Украине, она прочитала в интернете уже потом. Никак не отреагировав на ее трогательный рассказ, собеседник отрезал: «Следующий вопрос».

«У меня много номеров телефонов одногруппников. Я выросла в Украине, понятно, что у меня там будут контакты. Это же тоже моя жизнь», — вновь словно оправдывается, теперь уже передо мной, Олеся. Сотрудник ФСБ назвал имя одного из них — Стаса Л. — и потребовал объяснить, кто это. «Я только недавно, уже после допроса, увидела в соцсетях, что он воевал в каких-то важных войсках и погиб на войне, — рассказывает девушка. — Но когда я с ним дружила, мы просто учились в одном университете на режиссуре, он был на год старше». Другой приятель Олеси из Украины однажды написал ей: «А мне прилетело в дом». «И, конечно, в переписке были наши с ним реакции и эмоции, — говорит Петренко. — Ну, просто потому что мы живые люди, вот и всё».

Покончив с контактами из телефонной книги, сотрудник ФСБ перешел к мессенджерам. «У меня есть друг Сережа, он русский, но с тех пор, как началась война, он всегда начинал сообщения мне со слов “Слава Украине”, — рассказывает Петренко. — Причем для него это не более чем дружеский стеб». Собеседник спросил ее: «А что это?»

Затем он «принялся гонять» Олесю по голосовым сообщениям. При этом, по ее словам, посмотрел расшифровки только части из них и трактовал их не в ее пользу. Девушка просила его изучить и остальные, чтобы ему был понятен контекст, но он отказался.

Артисты, с которыми работает Олеся, до войны выступали в России, Украине и Беларуси. И из собственного интереса — «чтобы видеть более объемную картину», — и в профессиональных целях она читала всё, что пишут «по обе стороны»: и в украинских, и в российских СМИ и пабликах в телеграме. «Артисты ведь тоже попали в поле информационной войны, — говорит она. — Я пересылала коллегам новости и про войну, и про отмену концертов. У фээсбэшника вызвали вопросы некоторые украинские медиа и почему-то контакты сотрудника [российского] журнала “Антенна”».

Допрос длился больше двух часов, после чего примерно столько же Олеся ждала ответа. До самой ночи вместе с другими украинцами девушка просидела в зоне вылета, на местах, огороженных красной лентой, и под надзором семи мужчин в форме. Наконец к ним подошел сотрудник погранслужбы и скомандовал: «Так, собирайте свои вещи, у вас запрет — вы вылетаете ближайшим рейсом обратно в ту страну, из которой прилетели». Олеся стояла в джинсах и футболке, с собой у нее была только дамская сумочка, в которой лежали телефон и зубная щетка. После этого, по словам девушки, у нее и других украинцев, которым отказали во въезде, взяли на анализ слюну, объяснив тем, что это якобы анализ на ковид. «Причем ДНК — а я так понимаю, суть в этом, — брали не у всех, а только у тех, кому отказали во въезде. У остальных прибывающих в Россию и у украинцев, которым разрешили въезд, в частности, этот анализ не брали», — уточняет она.

По правилам авиакомпания, которая привезла в страну «нелегалов», должна увезти их туда, откуда привезла. Сажают таких людей на невыкупленные места, которые остаются далеко не на каждом рейсе, поэтому часто им приходится ждать в аэропорту от нескольких дней до недели. Олеся уговорила пограничников дать ей возможность самой купить себе билет в тот город, который для нее удобнее, — в Стамбул. Из него она планировала вылететь в Минск, чтобы оттуда снова попытаться прилететь в Москву. Проехать напрямую из Москвы в Минск Олеся не могла: Россия и Беларусь — союзные государства, у них общая внешняя граница. Два дня в ожидании вылета она провела в Шереметьево. Вместе с ней высылки из России ожидали около шестидесяти украинцев. Даже те из них, кто сам купил билеты, всё равно считались лицами, подлежащими депортации.

По словам Олеси, среди тех, кого так же, как и ее, не пустили в Россию, были пожилые люди и женщины с детьми из ДНР и ЛНР, которые незадолго до этого лично прилетали в Россию, чтобы подать заявление на получение российского паспорта. Теперь они прилетели забрать документ — но внезапно показались подозрительными пограничникам. «Людей с новыми телефонами сразу заворачивали, даже не вызывали на допрос, — рассказывает Петренко. — Кому-то запретили въезд, потому что увидели, что он накануне снес телеграм. Кому-то — из-за того, что подозрительно мало фотографий на телефоне. Многим отказали из-за того, что у их друзей в соцсетях стоял украинский флаг на аватарке. А они, может быть, даже уже сто лет как не общались — не будешь же регулярно проверять, какие фотографии в мессенджерах у всех твоих знакомых».

*****

Двое суток Олеся ночевала в зале ожидания вылетов в Шереметьево и затем улетела в Стамбул, оттуда — в Минск. Там, увидев ее паспорт, пограничник позвонил в Москву, а затем, ничего не объясняя, поставил штамп о запрете на въезд в Беларусь и сказал: «Ближайшим рейсом улетайте туда, откуда прилетели».

Люди с автоматами отвели девушку в место ожидания рейса. В десятиметровой комнате, где она оказалась, было около двадцати кресел, а матрасов — всего два. Сотрудник погранслужбы велел украинцам спать на них по очереди.

«Было ощущение, что мы все преступники и попали в тюрьму, но в чем мы провинились, никому из нас даже не сообщили», — вспоминает Олеся. Через двое суток она снова улетела в Стамбул, чтобы понять, что делать дальше.

С помощью адвоката Розы Магомедовой, которая сотрудничает с комитетом «Гражданское содействие» (благотворительная организация, помогающая беженцам и вынужденным переселенцам), Олеся направила письмо в пограничную службу ФСБ Шереметьево с просьбой объяснить причину запрета на въезд в Россию. И получила ответ: «Информацией о неразрешении вам въезда на территорию Российской Федерации не располагаем. Информируем, что в последующем достаточность оснований для въезда в Российскую Федерацию будет определяться непосредственно в пункте пропуска через государственную границу России».

Ровно такие же ответы получили и остальные украинцы, которые обращались за помощью к Магомедовой. Адвокат предложила им обжаловать решение о неразрешении въезда в Российскую Федерацию, но никто из них, по ее словам, «не решился злить силовиков».

«Ей пять лет, ей нужна мама»

Через месяц Олеся снова попыталась прилететь в Москву, понадеявшись на то, что ей попадется «более адекватная» смена пограничников. На этот раз ее даже не вызвали на допрос — развернули сразу на паспортном контроле. Пограничник сказал ей: «Этот вопрос не подлежит рассмотрению. Вы улетаете обратно — вам въезд запрещен». Петренко попыталась «поговорить с ним просто по-человечески». «Я спросила: а как же моя дочь? Ей пять лет, ей нужна мама, — рассказывает Олеся. — Он ответил: “Папа у ребенка есть? Ну и всё — пусть живет с ним. В чем проблема?» После этого она улетела в испанскую деревню к дальним родственникам мужа, которые разрешили ей пожить у них. Как гражданка Украины она может жить в зоне Евросоюза три месяца без необходимости получать визу для этого.

В этой точке, в деревенской кофейне под Барселоной, мы с ней и встретились. На нашу встречу она пришла в сером спортивном костюме. Говорит, что купила его и еще два таких же комплекта уже здесь, в Испании. Больше никаких вещей у нее тут нет.

На Олесе нет лица. Она говорит, что недавно чувствовала себя еще хуже. «Первый месяц был шок, стресс и депрессия. Одна половина волос у меня вылезла, другая поседела. Я сломала палец на ноге еще в Египте и до сих пор с ним мотаюсь. Его нужно заново ломать, накладывать гипс, а у меня даже нет на это сил». В первые недели Олеся заставляла себя выйти из дома только для того, чтобы выгулять собаку ее родственников: как раз тогда они уезжали из страны, и больше это было некому делать. «Честно говоря, мне было настолько плохо, что это собака меня выгуливала, а не наоборот», — говорит она.

По словам Олеси, они с мужем сказали дочери, что «мама должна какое-то время поработать из-за границы», девочка поверила и на время успокоилась. Они втроем созваниваются по видеосвязи каждый день. Муж часто присылает ей видео, где они с дочерью что-то делают вместе. Олеся с охотой показывает мне одно из них: на нем ее муж трет о голову дочери подушку, ее волосы, наэлектризовавшись, поднимаются — Катя смеется, и отец вслед за ней тоже. Олеся смотрит на это видео с грустной улыбкой.

Еще недавно, когда вся семья жила в Москве, каждое утро Олеся отводила дочь на рисование, танцы, вокал, к логопеду и на английский. Сейчас муж часто признается ей, что они с дочерью «прогуляли» занятия и проспали до обеда, потому что ему «было жалко будить Катю спозаранку, ведь она очень сладко спала». Вообще, по словам Олеси, ее муж — «очень заботливый, надежный папа». «Он очень любит Катю, и она его тоже, — говорит Олеся. — Наверное, благодаря этому в первые дни она еще более-менее хорошо без меня держалась. Хотя после первой же недели, во время наших созвонов по видеосвязи, она стала плакать и спрашивать у меня: “Мама, а когда ты уже приедешь домой?”. Каждый вечер, когда отец садится рядом с кроваткой дочери и начинает читать ей сказку, она его слушает, а потом грустно вздыхает: “Скорее бы уже к маме”».

Муж Петренко пытается получить шенгенскую визу, чтобы с дочерью прилететь к ней и хоть недолго пожить вместе в Испании в доме родственников: так они могли бы сэкономить на жилье. Но дату получения визы постоянно переносят, из-за чего его билеты, купленные на конец января, уже «сгорели». Супруги не знают, что делать дальше. Олеся надеется, что ее впустят в Россию после выборов или к осени. Веских оснований так думать нет, но девушке «не хочется верить, что этот абсурд затянется надолго». Необходимость бросать всё, что они нажили в России, и уезжать за рубеж, обоих супругов очень пугает: из Москвы Петренко смогут забрать только свои вещи и собаку с кошкой. Квартиру, которую покупали в льготную ипотеку как молодая семья с маленьким ребенком, они продать не смогут, хоть уже и выплатили всю сумму: по условиям договора с банком, они не имеют права продавать эту квартиру до тех пор, пока их дочери не исполнится 18 лет.

Кроме того, для Олеси окончательный отъезд из России будет означать потерю работы: «Пока что начальники входят в мое положение и разрешают мне работать удаленно, но вообще-то им необходимо мое очное присутствие: все важные вопросы решаются при личных встречах. Вряд ли они долго будут это терпеть. Кем я смогу работать за границей — не знаю. По всей видимости, придется оканчивать курсы на мастера маникюра или выращивать здесь микрозелень на продажу».

«Вы не считаете себя единой с русским народом»

Олеся Петренко — далеко не единственная, кого сотрудники ФСБ разлучили с ребенком, нарушив принцип единства семьи, утвержденный международными конвенциями. То же самое в ноябре 2023 года, по словам главы комитета «Гражданское содействие» Светланы Ганнушкиной, произошло с семьей из Иваново, которая вернулась из отпуска в Шереметьево. «Совершенно аполитичная», как замечает Ганнушкина, семья: у мужа и пятилетнего ребенка российское гражданство, у жены Оксаны — украинское. В 2017 году она получила вид на жительство в России. В ноябре 2023 года семья поехала по путевке отдохнуть в Анталью. По возвращении в Шереметьево мужа и сына Оксаны впустили в Россию, а ее — нет. «В зависимости от того, что женщины отвечают, какой-то совершенно малозначимый сотрудник ФСБ решает, пускать их или нет, — объясняет Ганнушкина. — И вот он решил ее не пускать». Сотрудник погранслужбы ФСБ, по словам правозащитницы, «прицепился» к переписке этой женщины с родственниками из Украины, в которой те обсуждали войну, и Оксана сказала про русских — «они». Собеседник ей заявил: «Вы не считаете себя единой с русским народом — и, значит, не поддерживаете президента». «Оказывается, русский народ идентичен понятию “президент”», — раздражается правозащитница.

«Это страшная травма для ребенка, — продолжает Ганнушкина. — Мальчик сутки вместе с папой ждал в аэропорту, когда же выпустят маму. Маму не выпускают, ребенок рыдает, они с отцом уезжают домой. Ко мне обращается их адвокат из Иваново, который помогал Оксане с легализацией в России. Я иду за помощью к омбудсмену Татьяне Москальковой. Через нее мы получаем от ФСБ стандартный ответ: “Такая-то гражданка представляет опасность для обороноспособности Российской Федерации. К ней применена 27-я статья закона о порядке выезда и въезда [в Российскую Федерацию]”».

Из Шереметьево Оксану выслали в Анталью. «Она оказалась одна в совершенно чужой стране, без вещей, без денег — деньги ведь потрачены на отпуск», — говорит Ганнушкина. Полтора месяца, по словам правозащитницы, Оксана была «в страшной депрессии из-за того, что от нее оторвали ее маленького ребенка, и она совершенно не понимает, как к нему прорваться». Накоплений или возможности работать удаленно у ее мужа не было, поэтому он тоже не понимал, как ему уехать из России и на какие деньги содержать семью за границей. Бывшая коллега Ганнушкиной, которая давно живет в Турции, смогла найти для Оксаны временный приют и одежду. Через месяц Оксана снова попыталась попасть в Россию — и ее снова выслали обратно. «Причем после этого ее уже не хотели впускать и в Турцию, — рассказывает Ганнушкина. — У них тоже возникли вопросы: “А почему тебя не приняли в России? Ты что, террористка?”» Но всё же впустили. В январе мужу Оксаны пришлось уволиться с работы и вместе с сыном уехать в Казахстан. Там семья воссоединилась и запросила убежище. «Ну что это такое? — горячится Ганнушкина. — Мы потеряли двух российских граждан: мужчину и ребенка. Мальчика травмировали на всю жизнь».

Юристы правозащитного проекта «Фактум» говорят, что с ноября 2023 года к ним тоже стали поступать подобные обращения. При этом статистики, свидетельствующей о том, скольким именно украинцам, имеющим право на проживание в России, отказали во въезде, по словам Светланы Ганнушкиной, нет: «Официальными данными с нами никто не делится, но, судя по тому, что нам рассказывают наши заявительницы, с осени 2023 года ситуация сильно ухудшилась — и ровняют с землей в Шереметьево сейчас очень и очень многих».

Она рассказывает еще об одном случае, который сумел удивить даже ее: «Бабулька, 85 лет, возвращается обратно к дочери, гражданке России, а ее не пускают. Начинаем выяснять, и тоже оказывается, что она “представляет опасность для обороноспособности”. Мне самой скоро 82, и мне очень хочется спросить: главнокомандующий, а что у нас с обороноспособностью, если опасность для нее представляет 85-летняя старушка и женщина, которая сделала для России только одно — родила российского гражданина?»

«А какой стране желаете победы?»

С Маргаритой из Мариуполя мы встречаемся в кафе на берегу Босфора. Это стройная девушка с длинными русыми волосами, заплетенными в широкую косу, она в белом свитере и очках. Пока мы разговариваем, она курит одну сигарету за другой (курить, говорит, начала здесь же, в Стамбуле), периодически смахивает выступающие слезы, не прерывая из-за них свой рассказ.

Маргарита переехала из Мариуполя в Москву в 2009 году, когда поступила на биофак МГУ. В 2014 году окончила университет. Когда в Украине началась «заваруха», ей стало страшно за маму, и она перевезла ее к себе. Они сняли однокомнатную квартиру в Кузьминках. Маргарита устроилась работать «по специальности» (по ее просьбе я не публикую ее место работы). Ее 61-летнюю маму, учительницу математики, из-за возраста отказывались брать на работу в московские школы, поэтому она устроилась уборщицей в компанию, где работала ее дочь. Обе женщины получили в России разрешение на временное проживание. В 2019 году они купили в ипотеку квартиру в подмосковном Подольске.

«Осенью 2022 года мама буквально за несколько недель похудела на семь килограммов. У нее очень осунулось лицо. Я перепугалась, не понимала, что происходит, — рассказывает Маргарита. — Вскоре мы узнали, что у нее рак желудка. Начались постоянные поездки к врачам, паника, мама перенесла две химиотерапии, но они не помогли».

В ноябре 2023 года бывшая однокурсница пригласила Маргариту к себе в гости в Стамбул на неделю, отдохнуть и заодно повидаться. Маргарита боялась оставлять маму одну, но та уверила ее, что уж неделю потерпит и что дочери действительно хорошо бы развеяться. Маргарита согласилась и улетела.

Когда девушка вернулась в Москву, пограничник в Шереметьево, пролистав ее украинский паспорт, забрал у нее телефон и отправил ждать беседы с сотрудником ФСБ. Этой беседы девушка ждала в очереди 12 часов. Почти никаких вопросов по содержимому ее телефона он ей не задал. Маргарита, по ее словам, не общалась ни с кем из Украины с тех пор, как уехала оттуда. Из родственников у нее только мама. Сотрудник ФСБ начал беседу с другого: «Так вы из Мариуполя… А что думаете про тамошний роддом? Кто его бомбанул все-таки?» Маргарита ответила: «Я не знаю». «Ну, как же вы не знаете? Неужели не интересовались? — не унимался фээсбэшник. — Это же малая родина ваша. Вы же знаете, что там за люди живут… Разве вам не очевиден ответ?» Маргарита ответила, что она «против любого насилия, неважно с чьей оно стороны». По ее словам, в этот момент ее собеседник «изобразил расстройство ее ответом»: «А какой стране желаете победы?» Маргарита, по ее словам, ответила так, как на самом деле думает: «Вы знаете, я придерживаюсь той точки зрения, что нам, простым людям, вообще делить между собой нечего, поэтому я бы хотела, чтобы нас просто перестали мучить и чтобы наступил мир. Хотя людей с обеих сторон уже не воскресить». После этого фээсбэшник вышел из кабинета на несколько минут, потом вернулся, отдал ей паспорт (никаких новых меток в нем не было), и сказал: «Вы меня не убедили». После этого у Маргариты так же взяли слюну и отправили ждать вылета обратно в Стамбул.

Приземлившись в Турции, девушка позвонила маме и сказала: «Мамочка, я, кажется, не приеду». Мать Маргариты не могла понять, как это возможно, задавала дочери один вопрос за другим, а потом заплакала. Следующий месяц Маргарита прожила дома у подруги, а после снова попыталась въехать в Россию. «Но у них уже, видимо, стояла какая-то метка в базе, и меня снова развернули. Я не выдержала: прямо во время этой беседы, когда стало понятно, к чему всё снова идет, у меня хлынули слезы, — рассказывает Маргарита и попутно промакивает глаза. — Я совсем не хотела давить на жалость, это было уже просто от накопившегося напряжения, я до этого ни разу не плакала с тех пор, как мама заболела. Я сказала: “У меня умирает мама. У вас же тоже есть мама? Вы же должны меня понимать. Если вы не пустите меня, я больше никогда ее не увижу. Пожалуйста, вдумайтесь в это. Она будет умирать совсем одна. Дайте мне хотя бы проводить ее, и я сразу же улечу”». На это пограничник, по словам Маргариты, сказал: «Ну, что ты тут лужи разводишь? Думаешь, ты тут одна плакать умеешь? Мы тоже умеем плакать», — и, передразнивая ее, изобразил, что трет глаза. «Еще добавил, что подозрительно, что я так настойчиво пытаюсь въехать в Россию, и что если я попытаюсь еще раз, то не исключено, что они уже более пристально заинтересуются моей персоной. Спросил: “Вы не шпионка часом?”»

Отойдя в сторону после этого разговора, Маргарита позвонила маме, чтобы рассказать о том, что произошло, чтобы она ее «пожалела». «Но она стала что-то рассказывать о себе, я послушала и не смогла ей сказать, что мы больше не увидимся. Я просто соврала, что я еще в процессе решения вопросов с бумажками и скоро приеду», — рассказывает девушка.

После второй попытки начальник Маргариты «дал ей две недели на возвращение», а когда она сказала, что не знает, когда сможет попасть в Москву, посочувствовал ей, но попросил уволиться.

Состояние мамы очень ухудшилось за последние месяцы, она нуждается в постоянном уходе. Сейчас с ней находится сиделка. В Стамбуле Маргарита пока продолжает жить у своей подруги. С ее же помощью она нелегально устроилась клинером в местную гостиницу, в которой работает сутки напролет, чтобы иметь деньги на оплату сиделки для мамы и ипотеки за подмосковную квартиру, в которую, как она понимает, «вряд ли в этой жизни уже сможет вернуться». «Умом понимаю, но смириться не могу», — говорит она.

Маргарита замечает, что на фоне болезни ее мама стала очень слабой, часто плачет. «Мы с ней как ни созвонимся, в конце каждого разговора она в слезы [говорит]: “Доченька, неужели я больше тебя не увижу?” — рассказывает девушка. — Я даже несколько раз сорвалась на нее и сказала: “Мам, скажи, что мне сделать, и я сделаю это! Я не знаю, как к тебе прилететь! Ты думаешь, я не хочу быть с тобой?” Я до сих пор так жалею, что накричала на нее… Это совсем не то, что я бы хотела, чтобы она запомнила перед смертью».