Одна из самых известных российских хореографов, работавшая с Юрием Любимовым, Кириллом Серебренниковым, Тимофеем Кулябиным, Дмитрием Крымовым и получившая на родине все мыслимые и немыслимые награды, в марте 2022 года Анна Абалихина бросила все, включая свежекупленную московскую квартиру, и уехала в Ригу, где она до этого никогда не бывала и никого не знала. Почему именно сюда? «Так сложились обстоятельства».
В Латвии ее первым проектом стал международный проект «Одиночество хлопковых полей», где она ставила движение Джону Малковичу и Ингеборге Дапкунайте. Потом была работа в качестве приглашенного хореографа в постановках театра Дайлес и Национального театра, несколько экспериментальных проектов. А затем Анна выпустила в театре Дайлес уже свой собственный спектакль «Эвридика» по пьесе британского драматурга Сары Рул, в котором она выступила и как хореограф, и как режиссер. Сейчас она работает над спектаклем Дмитрия Крымова «Питер Пэн. Синдром» (премьера 1 февраля), но о нем Анна предпочитает пока не говорить.
Вы в Латвии чуть более полутора лет, а у вас уже довольно впечатляющий список работ. Что ещё, кроме таланта и владения иностранным языком, требуется, чтобы человек состоялся за границей?
Мне сложно это анализировать, потому что глобально я пока еще нахожусь в состоянии стресса. Это довольно сложное состояние, связанное и с политической ситуацией, и с бытовыми проблемами. На самом деле, наверное, всё-таки полтора года — это очень маленький срок, и я еще не до конца во всем разобралась. Понимаете, война полностью все обнулила. Все стало бессмысленным, пошло прахом. Чем я занимаюсь, кому все это нужно? Моя страна ведет беспощадную войну, а я буду танцы сочинять? Такие вопросы мучали меня постоянно. Потребовалось время и довольно-таки серьёзная работа, чтобы найти внутреннее право и силы оставаться тем, кто ты есть, и продолжать делать своё дело.
Ваш бэкграунд — западное образование, работа за границей — вам помог?
Мой бэкграунд сейчас не имеет никакого значения, потому что все мои прошлые заслуги тоже обнулились. Да, у меня шикарное CV и есть все награды, которые только можно было получить в России, включая «Золотую маску». Но надо честно признать — дауншифтинг произошел колоссальный! Меня же, в отличие от Кирилла Серебренникова, Дмитрия Крымова, Чулпан Хаматовой или Андрея Звягинцева, за границей особо не знают и большого интереса ко мне не проявляют. Как-то в театре Дайлес меня спросили: «А как тебя представить в пресс-релизе?». И я говорю: «Напишите просто — Аня». Я все начинаю с нуля и не опираюсь на какие-то прошлые регалии.
Но, может быть, в этом есть и нечто позитивное — когда ты забываешь о своих регалиях и начинаешь все с чистого листа?
Да, отсутствие статуса делает тебя свободным. Тут есть еще такой момент. Эмиграция научила меня смирению. Я в чужой стране, тут свои представления о балансе и гармонии, и не надо пытаться рушить здешний порядок своими добрыми намерениями. Я очень благодарна Латвии за то, что эта страна меня приняла, что моя дочь может ходить здесь в школу. Ничего, кроме уважения и благодарности, я к этой стране не испытываю. И я хочу быть здесь полезной, хочу создавать что-то интересное с латышскими художниками, делиться своим умениями, мыслями, навыками.
А латышские коллеги не испытывают к вам чувство ревности? Вы ведь в каком-то смысле отбираете у них хлеб.
Я не претендую на то, чтобы латышское общество относилось ко мне с каким-то пиететом. У всех разные театральные традиции: бывает горячее, а бывает зеленое. Но мне всегда казалось, что когда на твою территорию приходит человек с другим взглядом, другой оптикой и другой перспективой, — это тебе только плюс. Это развивает среду.
Хватает ли вам здесь творческих контактов?
Я сейчас очень ценю радость встреч. Я не никогда не бывала в странах Балтии, никогда не бывала в Латвии. Я попала сюда случайно. У меня была такая ситуация, что меня просто вывезли друзья. Я здесь живу совсем недолго, но вот я иду по улице и встречаю людей, с которыми у меня уже были какие-то проекты. И я просто благодарна каждой такой встрече и каждому сотрудничеству.
Давайте поговорим о вашей «Эвридике». Это ведь феминистский манифест, я правильно поняла?
Да, конечно. Это женское, феминистское высказывание, которое для меня было очень важным. Все же знают миф про Орфея и Эвридику и, наверное, ждут от спектакля очередную версию этой красивой романтичной истории: ах, художник, ах, разлученные влюбленные. А тут Эвридика — бац! — и такое выдает.
Сцена из спектакля «Эвридика». Фото: Марко Росс
Я просто читателям поясню. В древнегреческом мифе Эвридика осталась в царстве мертвых потому, что Орфей совершил ошибку — он не вовремя обернулся. Обычно это преподносится как трагедия. А в пьесе Сары Рул Эвридика рада, что так все произошло. Она не хочет обратно к Орфею, он ее «достал».
Всегда интересно взглянуть на древнегреческие мифы с позиции сегодняшнего дня. Ну что мы знаем про Эвридику? Да практически ничего. Это сугубо функциональный персонаж. Ее задача — вдохновить Орфея, чтобы он явил миру свой талант, а потом вовремя умереть. Всё, на этом ее миссия заканчивается. А в этой пьесе она становится настоящей героиней. Ей дана возможность выбора: ты можешь быть свободной, отринув все социальные условности, необходимость быть зависимой от мужчины. Мне это очень близко. Мне кажется, по этому спектаклю видно, как я люблю Эвридику и с каким скепсисом отношусь к Орфею.
А в жизни вы таких Эвридик встречали?
Это же абсолютно архетипичный образ. Вот есть великий мужчина, а рядом с ним не менее, а, возможно, даже более талантливая женщина. Но она всегда находится в его тени. При этом она должна этого гения вдохновлять, во многих случаях быть его соавтором, создавать ему условия для работы, быть менеджером, бухгалтером, да еще при этом воспитывать детей, заботиться о доме, быть хорошей хозяйкой и так далее и так далее. Да, я знаю массу таких Эвридик.
Как вам работалось с артистами театра Дайлес?
Мне кажется, мы смогли полюбить друг друга и сам процесс. Для меня эта постановка была очень интересной и легкой — не было никаких конфликтов, эмоциональных терзаний. Это было настоящее счастье сотворчества. Спектакль мы поставили быстро — за два месяца.
Но это же драматические артисты, а им, помимо текста, приходилось еще… не скажу даже танцевать — играть всем телом.
Глупо ожидать от актёров, которые не являются профессиональными танцовщиками, каких-то невероятных па. Нам очень помогло то, что работу над спектаклем мы начали с лаборатории — в течение нескольких недель я им давала мастер-класс. Нам нужно было просто узнать друг друга, обменять нашими инструментами, найти какую-то общность. Это и стало точкой старта для спектакля.
Сцена из спектакля «Эвридика». Фото: Марко Росс
Сейчас вы преподаете на актерском курсе, который Латвийская Академия Культуры набрала совместно с театром Дайлес. Его цель — вырастить синтетических актеров. Чему вы их учите?
Я не стремлюсь сделать из них танцовщиков. Моя задача — обеспечить их инструментарием, который дал бы им свободу, возможность импровизировать, управлять своими телом и своими эмоциями. К нам пришло 140 человек, взяли, по-моему, 16-18. Все они очень разные, с разным бэкграундом. Кто-то занимался перформансом, кто-то был солистом музыкальной группы, у кого-то медицинское образование, у кого-то биологическое. Мне с ними очень интересно. Хотя у нас с ними разница в 20 лет, это совершенно другое поколение. Они по-другому мыслят, по-другому воспринимают мир, вообще другие.
А в чем другие?
Очень чувствительные. Такие «новые нежные». Их очень легко ранить, поэтому ты должна быть очень-очень аккуратной в своих словах и поступках. И тут мне помогает английский, на котором я преподаю, — это же очень толерантный язык. И у нас договор: наше пространство свободно от оценочных суждений. Я никого не критикую. Моя цель — воспитать художников, которые смогли бы найти свой артистический язык. Именно свой. У меня есть собственный язык, но не факт, что он единственно верный.
Нет ли у вас желания двинуться из Латвии куда-то дальше?
У меня сейчас горизонт планирования совсем небольшой, поэтому я пока ничего не загадываю. Хочется верить, что война закончится. Хочется верить, что скоро.
Эмиграция — это огромный стресс. Как вам удается держать себя в форме, не раскисать?
Все очень прозаично: каждый день я должна встать в 6:30, чтобы отвести своего ребенка в школу. Я могу долго лить слезы и рвать на себе волосы, но от меня зависят еще как минимум два человека — моя дочь и моя мама. Поэтому я должна быть здоровой — физически и ментально. Я просто не могу предавать свою семью. Говоря об эмигрантах, мы обычно имеем в виду взрослых, а ведь дети тоже бросили свои кроватки, свои игрушки и своих друзей. Для них это тоже большая травма. А если при этом их мама постоянно рыдает? Нет, ты должна взять волю в кулак и держать себя в форме.
Своей дочери вы как-то объясняете эту ситуацию с отъездом?
Да, конечно, она в курсе всего, я от нее ничего не скрываю. Она ведь сама была участником нашего отъезда, все происходило на ее глазах. И наш круг общения — это такие же изгнанники. У многих тоже дети. Более того, у дочери в школе была неоднозначная ситуация, когда она встала и объяснила свою позицию. Очень четкую и однозначную, такую же, как у меня. Что Россия — это агрессор, и война — это преступление.
Поддерживаете ли вы сейчас связь с теми коллегами, которые остались в России?
Процентов 97 из людей моего круга уехали. В России у меня остались считанные единицы. Все они сейчас во внутренней эмиграции. Но все это люди с небольшой публичностью, которые могут как-то существовать внутри своего небольшого дела. Им не надо делать какие-то публичные заявления или ехать на Донбасс. А вот если ты известный человек и за тобой стоят обожающие тебя массы, то ты уже не можешь отмолчаться. Или ты уезжаешь из России, или вынужден сотрудничать с режимом. В компромиссы я не верю.
Может ли художник жить в своем «пузыре», не обращая внимание на то, что происходит вокруг?
Нет, чистого искусство больше не существует. Сегодня уже невозможно отделить политику от искусства. Это не значит, что каждый твой спектакль должен быть политическим манифестом, — подобное не всегда уместно. Но как художник и как гражданин ты должен четко формулировать свою позицию. Я ее сформулировала и она у меня не менялась.
Как вы считаете, могла ли российская интеллигенция повлиять на эту ситуацию?
Да, я до сих пор уверена в том, что если бы все люди, которые обладают большим общественным и политическим весом, сделали 24 февраля 2022 года четкое антивоенное заявление, что-то могло бы измениться и пойти по-другому. Возможно, это иллюзия, но я так считаю. Но теперь уже поздно.
Часть актеров, например, из «Гоголь-центра», вернулись в Россию, не найдя себя за границей.
Я к этому отношусь без понимания. Это же, в основном, молодые люди. А пока у тебя нет семьи, обязательств, — что тебе нужно? Твой путь и горстка миндаля. Тебе открыт весь мир — можно учиться, учить, делать какие-то арт-проекты. Но я никого не хочу судить. У всех свои обстоятельства — например, беспомощные родители, который нельзя оставлять одних. И я понимаю, что все хотят быть успешными артистами. Но кто какую цену готов за это заплатить?
Сейчас по разных странам разбросано так много талантливых россиян. И все это люди с хорошими компетенциями, с четкой позицией. Нет только человека, который бы их всех собрал воедино. Будем ждать нового Дягилева.
Как вас изменила эмиграция?
Я стала более терпимой, принимающей, соблюдающей границы. Я теперь живу по принципу: меньше критики — больше дела. Сначала что-то предложи, а потом критикуй. Вот мы встречаемся и делаем проект, тратим на это три месяца своей жизни. Может быть, этот спектакль потом все сразу забудут. Но вот эти три месяца вашей жизни, которые мы провели вместе, — они важны. Важно качество этого времени. Как ты провел его — с добрыми ли намерениями, с чистым ли сердцем. Как это ни парадоксально, ты приходишь к простым вещам: будь честным человеком, живи по совести и делай свое искусство. Все.
