Известный художник-карикатурист Андрей Бильжо, который сейчас постоянно проживает в Венеции, приехал в Ригу на открытие своей выставки «Азбука войны» в галерее CUB. О жизни в эмиграции, границах юмора и судьбе его любимого персонажа Петровича Андрей Бильжо рассказал в эксклюзивном интервью «Новой газете Балтия».
«Я бы мог сказать спасибо Владимиру Владимировичу Путину за то, что он затеял всю эту историю, благодаря которой состоялась эта выставка. Но я этого не скажу. Мое отношение к тому, что он сотворил, предельно четкое. Оно сформулировано на картинке, изображающей пасхальное яйцо: отныне надпись ХВ для меня означает только одно — «Х.й войне»». Такими словами Андрей Бильжо открыл свою выставку в галерее CUB, основанной в Риге такими же релокантами, как он, экс-москвичами Александром Черновым и Дарьей Бескиной.
Около сотни работ развешены вдоль стен на веревках при помощи бельевых прищепок. Ход не новый, но для Андрея Бильжо он имеет особый смысл.
— Однажды мне пришло письмо от женщины из Мариуполя, — рассказывает художник. — Оно было совсем коротким: «Я бы хотела с вами поговорить, Андрей, но у меня нет сил. Потому что все, что у меня осталось от прошлой жизни, — это бельевая прищепка в моем кармане».
Выставка невеселая, и назвать эти рисунки карикатурами язык не поворачивается. Юмор здесь если и есть, то мрачный, черный. Позиция автора сформулирована предельно четко, без намеков и полутонов. На место трогательного и милого Петровича — собирательного образа маленького человека, которого Бильжо придумал еще в 1990-х, пришли «люди-гондоны». А сам художник, кажется, за последнее время заметно помрачнел.
Работа Андрея Бильжо
Как изменилась ваша жизнь после начала войны?
В первые месяцы я вообще не мог рисовать. Думал, что, наверное, уже никогда не смогу. За это время я не придумал ни одной карикатуры, не написал ни одного текста. К тому же я потерял своего очень близкого друга, замечательного журналиста Игоря Свинаренко. Последнее, что он мне написал за сутки до смерти, — «Как хорошо быть украинским беженцем — вся жизнь впереди: новые страны, новая жизнь. И как же чудовищно умирать в фашистской стране, харкая кровью». На фоне всего этого состояние у меня было близким к депрессии, но, поскольку сидеть без дела я не привык, я решил вернуться к своей первой профессии психиатра — начал давать консультации по телефону людям, которым было еще хуже, чем мне.
Помогло?
До известной степени. Но в какой-то момент помощь потребовалась уже мне самому. Когда ты разговариваешь с людьми, принимаешь на себя часть их боли, это очень тяжело. Пришлось обратиться к специалистами — со мной работали психиатр из Израиля и психолог из Москвы. Постепенно нужда во мне как в специалисте отпала — появился сайт, где русскоязычные психиатры и психологии из разных стран работали с беженцами, помогали всем нуждающимся. И я от этого дела отошел.
Когда к вам вернулся вкус к жизни?
А кто вам сказал, что он вернулся? Что-то вернулось, что-то нет. Я снова начал рисовать, но работы стали другими, появились новые образы. Я уже не мог вернуться к своему герою Петровичу, мне было просто непонятно, что с ним делать. Поэтому сейчас он в коме. Вернется ли он оттуда или нет, неизвестно. Пока он на искусственном дыхании.
Но если бы он очнулся, то поддержал бы Путина?
Конечно, нет. Петрович никогда не поддерживал власть. Он был человеком простым, но пытливым, он все подвергал сомнению. В душе он всегда был диссидентом. Есть очень много картинок, где Петрович подтрунивает над Горбачевым, над Ельциным. И есть немало картинок, где он подтрунивает над Путиным, — когда это еще было возможно.
Вас не упрекают в том, что вы делаете карикатуры на такую больную тему, как война?
А это не карикатуры. Это рисунки, в которых заключены мои эмоции, мой взгляд — порой неожиданный, парадоксальный — на то или иное событие. Мой мозг продолжает реагировать на появление каких-то новых слов, фраз, понятий, обыгрывать их и каламбурить, но настроение в картинках уже другое. Стало больше жесткости, больше грусти.
С каким чувством вы сейчас пересматриваете свои старые работы?
Ну, большинство из них — а до войны я нарисовал порядка 30 тысяч работ — сегодня в России могли бы подпасть под законы об оскорблении и дискредитации чего угодно. В сегодняшнем контексте многие из моих работ смотрятся совсем по-другому, а в некоторых появился даже какой-то пророческий смысл. Вот, скажем, в «Коммерсанте» была картинка, где впереди с протянутой рукой идет Путин, а за ним следуют Винни-Пух с Пятачком. И они поют: «Куда идем мы с Пятачком, большой-большой секрет». Теперь-то мы знаем, куда они пришли.
Вас когда-нибудь цензурировали?
Никогда. Работая в «Коммерсанте» и «Известиях», я рисовал только то, что хотел. Причем, я делал не иллюстрации к текстам, а самостоятельные, самодостаточные картинки. Редактор просто выбирал из толстой пачки рисунков тот, который подходил по смыслу к теме или статье.
Но все-таки время от времени ваши карикатуры вызывали скандалы.
Однажды у меня была выставка в Библиотеке имени И.С. Тургенева. И там, естественно, были мои картинки на тему Герасима и Муму. Один из посетителей написал жалобу: мол, Бильжо не любит глухонемых и собак. Ну как тут реагировать? Можно было бы назвать этого человека идиотом, но я же врач, я не разбрасываюсь диагнозами.
На ваших нынешних рисунках есть война, есть русские, но нет украинцев.
Но это не значит, что я про них не думаю. Помните анекдоты про хохлов? (Это не мое слово, это я анекдот цитирую)? Они там всегда прижимистые и упертые. Эти черты можно было высмеивать, когда речь шла о том, что герой не отдавал свое сало и на просьбу дать его попробовать отвечал: «А чего его пробовать? Сало як сало». Но эти же черты совершенно по-другому проявляются в экстремальной ситуации. Украинец сегодня точно так же не отдаст свою землю, свою свободу и независимость. И этим можно только восхититься. Если обратиться к гумилевской теории пассионарности, то украинцы — безусловно, один из самых пассионарных народов, которого ждет большое будущее. Чего, вероятно, не скажешь о русских.
Работа Андрея Бильжо
Существуют ли для вас темы, на которые нельзя шутить? Вот у авторов французского журнала «Шарли Эбдо» никаких табу нет — они могут делать карикатуры и на Иисуса, и на Аллаха, и на погибших беженцев, и на жертв теракта.
По большому счету табу не существует. Но надо понимать, где ты шутишь и на какую тему. Если ты шутишь над верой и показываешь эти картинки верующим, — это подлость и низость. Журнал «Шарли Эбдо» — это чистая провокация. Но ведь он выпускается не для всех, а для очень специфической аудитории. Недаром во Франции он продается запечатанным в целлофан. Это как с порнографией. Если тебе противно то, что там печатают, не бери этот журнал в руки, не читай его и не показывай другим. Он создан не для тебя. Если ты ничего не понимаешь в искусстве, не ходи на выставку, которая тебя может оскорбить.
Однажды вы рассказали историю о том, как, выступая на радио, отшили одного антисемита, заявив, что у вас не еврейская фамилия, а аббревиатура — «Бог, истина, любовь, жизнь, отечество». А вообще, с антисемитизмом вам за свою жизнь часто приходилось сталкиваться?
Практически не приходилось. Мне в этом смысле как-то везло. Бывали смешные истории. Например, когда в школьном журнале в графе «Национальность» у других детей значилось «русский», «украинец» или «татарин», а у меня был пропуск. Я и евреем-то себя не считал до того момента, пока не съездил в Израиль и не сходил в музей Холокоста. Выйдя из которого, я чуть не подрался с немецким туристом — так меня триггернула в тот момент немецкая речь.
А чувствуете ли вы себя эмигрантом?
Мне не нравится слово «эмиграция». Просто сейчас я временно живу за границей. Знаете, когда лечат алкоголиков, то, чтобы им легче было пережить расставание с алкоголем, им советуют говорить вместо «Я бросил пить» — «Я не пью сегодня». Так и у меня с отъездом. Мне не нравится мысль о том, что я за границей навсегда. Я за границей сегодня. А завтра поеду в Москву. Просто я не знаю, когда наступит это «завтра».
Работа Андрея Бильжо
Почему россияне, оказавшиеся сейчас за границей, вместо того, чтобы сблизиться, наоборот, разобщаются? Все эти бесконечные споры на тему того, у кого белее пальто.
Нельзя объяснять поступки другого человека исходя из собственного жизненного опыта и структуры собственной личности. Когда мы это делаем, да еще и осуждаем других, то мы как бы возвышаем себя, чтобы наше пальто выглядело белее. «А почему он уехал?», «А почему он остался?». Давайте не будем никого осуждать. Мы все разные, у каждого есть свои мотивы и свои причины тех или иных поступков.
Как вам живется в Венеции? Город, конечно, сказочный, но ведь такой туристический.
Это стереотип. Да, там есть исхоженные туристами тропы, но это не Венеция, я называю ту часть города «Негород». Я живу в совсем другой Венеции. Там на улицах практически нет людей, а те, что есть, очень симпатичные. Если мне не надо идти на площадь Сан-Марко, то я туристов вообще не вижу. А я туда и не хожу — москвичи же не ходят каждый день на Красную площадь. Мне в Венеции очень комфортно. Там есть все, что я люблю, — вода, корабли, красота, архитектура, культура, история. Мне там интересно. И там можно пить вино на набережной. Я был первым из русских, кто в новейшее время купил там квартиру. Это было почти 20 лет назад.
Адаптировались?
Я живу в районе Дорсодуро, меня там все знают. Обращаются ко мне «Профессоре» — так в Италии принято называть человека с ученой степенью (Андрей Бильжо — кандидат медицинских наук и почетный член Российской Академии художеств — прим. авт.). Меня узнают в местном ресторане, в магазине, в аптеке. В Венеции довольно много иностранцев. Но все, кто там живут, — люди специфические, еб…ые в хорошем смысле. Венеция их как бы отбирает, просеивает через сито.
Чего вам в Венеции не хватает?
Родины. Мне не хватает Москвы, моего дома. Свободы не хватает. Когда я жил на два дома и мог ездить из Москвы в Венецию и обратно, я был свободен. А теперь — нет. И потом Венеция такой город. Когда тебе внутри радостно, то Венеция эту радость умножает на 10. А когда тебе плохо, то Венеция и это умножает на 10, но в обратную сторону. Если тебе хорошо, ты смотришь на эту зелёную воду и думаешь: «Как же это прекрасно!». А когда тебе хреново, ты смотришь на нее, и тебе удавиться хочется.
