В конце марта в Таллинне прошли две творческие встречи с российским кинокритиком Антоном Долиным. На встрече в Таллинне Долин представил свою книгу «Акт неповиновения», которая недавно вышла в Латвии. Книга посвящена творчеству иранского кинорежиссера Джафара Панахи, преследуемого на родине за свои фильмы и принципиально не желающего эмигрировать.
С началом военного вторжения России в Украину Антон Долин с семьей переехал в Латвию. Почти все московские проекты пришлось оставить.
Чем вас привлекла фигура Джафара Панахи?
Я решил преодолеть некоторые штампы, которые нас не подпускают к востоку.
Моя книжка — персональная попытка сломать эту стену между нами, как огромным коллективным Западом (я сюда включаю и Россию, которая, что бы там Путин ни придумывал, всегда скорее идентифицировала себя с западной культурой, хотя половина страны географически и культурно — это Азия), и востоком. Для меня как принципиального интернационалиста в кино важнее всего универсальные открытия, все равно, где они совершены географически. Все знают имена Дэвида Линча, Квентина Тарантино, Педро Альмодовара. На мой взгляд, Джафар Панахи — это такой же революционер в кино, как названные режиссеры.
Каков ваш личный опыт восприятия последних событий?
Начало войны стало для меня переломным моментом. Я уехал в Ригу — но это мог бы быть и Таллинн, и Вильнюс, с каждой балтийской страной у меня есть свои культурные связи.
Все, что я до этого писал, о чем думал, моментально обесценилось.
Для меня это был очень резкий, жесткий момент обрушения ценностей. Я говорю об этом не из нарциссизма, а потому, что универсальный опыт отступил, каждый опыт стал индивидуальным.
Что вам помогло остаться в профессии?
Именно кинематограф Джафара Панахи. Художественное кино стало казаться каким-то игрушечным. Для меня значительнее оказалось документальное. Реальность уже не позволяла от себя отворачиваться в сторону вымысла. А Панахи будто бы ластиком стирает грань между документальным и игровым. В пяти его последних фильмах он сам играет одну из главных ролей, это фильмы про себя, но себя в вымышленных обстоятельствах.
Почему даже великое искусство не предотвращает общественных катаклизмов?
Искусство никогда ничего не предотвращало. Я обожаю, например, испанское искусство Золотого века, живопись Веласкеса, Эль Греко, Мурильо; «Дон Кихот» Сервантеса — моя любимая книга всех времен и народов. Что мы там видим? Инквизицию, сожжение людей на кострах. А как русские литераторы XIX века писали свои великие произведения на фоне крепостничества? Помогаешь ли ты всему этому закончиться, когда творишь? Если да, почему это продолжается? Вечный вопрос без ответа, но это не значит, что мы не должны его задавать.
Может ли все же искусство быть средством политического сопротивления?
Недавно меня поразила мысль: это возможно для всех видов искусства, кроме кино. Писатель может в изгнании издавать книги или просто писать в Фейсбуке. Художник может устраивать выставки. Музыканты путешествуют с гитарой и синтезатором. Бродячий театр — обычное явление. Кино — самое зависимое из всех, оно требует съемочной группы, времени, большого бюджета, разрешения на прокат.
Кино, казалось бы, вообще не приспособлено для протеста. Джафар Панахи сумел обойти этот барьер.
Он с самого начала делал малобюджетное кино: уже в одном из первых его фильмов «Белый шар» — о девочке, которая мечтает на Новый год купить золотую рыбку за доллар — нет ни одного профессионального актера.
Как вообще удается что-то снимать в подобных условиях?
После выхода из-под стражи под домашний арест в 2010 году Джафар Панахи первым делом снял кино, назвал его «Это не фильм» и отправил на Каннский фестиваль. Он снимает дома или на своей даче с видом на Каспийское море. В большинстве фильмов, выпущенных после 2010 года, Панахи снимается сам: любой актер, участвуя в его фильме, рискует. Актеры иногда помогают анонимно, фильмы выходят без финальных титров.
Случаются забавные казусы: например, после известия о том, что фильм «Такси» получил главный приз Берлинского кинофестиваля — «Золотого медведя» — власти Ирана обратились к режиссеру так: «Поздравляем нашего выдающегося соотечественника Джафара Панахи с победой на престижном Берлинском фестивале и напоминаем, что он не имел права снимать этот фильм по законам нашей исламской республики и согласно приговору нашего исламского суда». Гибридный режим, как и в России.
Тоталитарная власть никого не прощает. Чем поплатились лично вы?
В октябре прошлого года, когда я жил во Франции и работал над книгой, я представлял показ фильмов моего друга, режиссера Андрея Звягинцева, в кинотеатре «Бальзак» в Париже. На церемонии я рассказал историю о последнем аресте Панахи, и меня сразу же — первым из российских кинематографистов — объявили в России иностранным агентом.
Моя судьба стала уже частью этого кинематографа сопротивления.
Я сам не снимаю фильмы, но получается так, что в этот как бы сложно устроенный персидский ковер диалогов о кино уже вплетена моя личная история — при помощи моей книжки.
Возможно ли художественное кино вне политики?
Это абсурдный взгляд. В России часто можно услышать, что, например, премия «Оскар» слишком политизированная. Но политизированность — это не недостаток, а имманентное свойство искусства. Никакого кино «вне политики» нет и никогда не было. Даже если вы снимаете в стране, ведущей войну, фильм «Чебурашка», это тоже политический жест.
В Эстонии как раз спорят, стоит ли допускать к показу художественный фильм «Чебурашка», где действуют всем известные герои Эдуарда Успенского в придуманных обстоятельствах
Думаю, что никакое кино не надо запрещать, кинозритель сам сделает свой выбор: в отличие от телезрителя, он человек с мозгом. Он выбирает время, платит за билет, идет в кинотеатр. На телевидении бесплатно идет шлак, а кино заставляет думать. А фильмы одиозного содержания просто проваливаются в прокате, и это тоже потому, что зритель делает свой выбор.
Однако в условиях войны определенные вещи могут быть орудием пропаганды. Например, российский фильм, показанный в Украине, пусть даже такой невинный, как «Чебурашка». Я не стал бы на данный момент возражать и говорить, что «Чебурашка» вне политики. Ничто не вне политики.
