22 марта вы открыто с трибуны выступили против войны на собрании депутатов Воронежской области. Когда вы выступали, то понимали, что может случиться? Готовы ли были сесть в тюрьму или у вас были какие-то пути отступления?

Во-первых, 22 марта не было еще той драконовской практики, которая появилась уже в апреле-мае. Я с самого начала вторжения России в Украину общалась в своих социальных сетях с людьми и выражала антивоенную позицию. Выступление 22 марта было продолжением того, что я делала с конца февраля. Это просто распространилось на более широкую аудиторию, но позицию свою я выражала и до этого. Сначала — в социальных сетях с подписчиками, где не было моих коллег по депутатскому корпусу. Были люди с противоположной точкой зрения, но они были, скажем так, менее агрессивные. Коллег по депутатскому корпусу раздражало, то что я писала в своих личных социальных сетях, и они решили вынести вопрос на сессию. В этой ситуации для меня было нормальным и логичным сказать о своей позиции.

В принципе, все мои формулировки на тот момент были очень осторожными и аккуратными. Фразы начинаются со слов «Я считаю» — то есть выражены в форме мнения. Прогнозировали мне максимум административную статью. Прогнозы об уголовном преследовании появились, когда видео распространилось не только в России и Украине, но и в странах Запада.

Пока я думала, что статья будет административной, у меня не было никаких планов уезжать из страны. Я планировала бороться в России. Но когда выбор встал между тюрьмой и эмиграцией, я выбрала второе.

Когда на вас завели три уголовных дела, вы решили уезжать. Почему именно в Латвию?

Я уехала ещё до возбуждения уголовных дел, но тогда, когда мне стало ясно, что как минимум одно будет.

Страну не выбирала. Согласно Дублинскому соглашению, беженец не имеет права выбирать страну. Убежище ты должен просить в первой стране Дублинского соглашения, на территорию которой попал.

Латвия — это первая безопасная страна, до которой я смогла добраться. Когда я была в Турции, меня спрашивали: «В какую страну ты хочешь?».

В моей ситуации это была та страна, в которую я смогу быстрее всего добраться и которая меня не выдаст России, потому что я понимала, что меня там может уже ждать уголовное дело. Когда предложили вариант с пересадкой, чтобы в конечном счете попасть я ЕС, я была очень рада такой возможности — получить защиту от экстрадиции.

Вы достаточно давно участвуете в протестной деятельности. Какие остались перспективы у мирного протеста?

То, что я делала в России, это скорее не протестная деятельность, а конструктивно-оппозиционная. Как муниципальный депутат я занималась проблемами своих избирателей, предлагала их решения, общалась с чиновниками, предлагала вместе работать над решениями. Иногда это получалось. Были случаи, что я становилась организатором митингов, но это были те ситуации, когда другие пути были исчерпаны.

Сейчас я периодически посещаю митинги в Риге. Находясь в безопасной стране, где ты можешь выражать свою позицию, и за митинг тебе ничего не будет, странно этого не делать. Но я не придаю этому большого значения в плане того, что это как-то повлияет на Путина и его окружение.

К мирным протестам внутри России я никого из своих друзей не призываю, потому что опасность от открытого мирного выступления гораздо выше, чем от нападения на военкомат или разбора рельс, но продуктивность этих акций прямого действия несоизмеримо выше. Слова, сказанные в интернете или на площади, сегодня уже не повлияют ни на что.

Если еще в марте-апреле казалось, что можно переубедить или как-то переломить общественное мнение, но этого не произошло. Сегодня ясно, что тем, кто сегодня управляет государством, плевать на общественное мнение.

Сгоревший военкомат не сможет осуществлять мобилизацию граждан достаточно продолжительное время, так как надо восстанавливать документы. Опять же, сгоревший — это не только если дверь сгорела, люди начали подходить к этому более обдумано, заливали горючее через окно и таким образом сжигали кабинеты с документами. Вот когда такая продуманная акция и выгорают кабинеты с документами, то это гораздо лучше, чем выйти с плакатом и получить 10 лет за то, что там написано. А за сожжённый военкомат еще не факт, что поймают.

Продолжая тему сожженных военкоматов: как власти будут бороться с подпольным движением?

Власти уже борются — они усиливают охрану военкоматов. Я знаю, что в моем родном регионе начали нанимать частные охранные предприятия для защиты военкоматов.

Пока еще нет информации, происходит ли это по всей области или только в некоторых районах. Выход для партизан — это проводить предварительную разведку. Не надо идти напролом и зарабатывать статью. Человек, который идет на такие действия, очень ценен, таких мало, поэтому надо себя при таких акциях обезопасить. Провести подготовительный этап, разведать обстановку.

Если, например, это точно может привести к задержанию, то отложить акцию для конкретного военкомата и выбрать другой объект атаки, который хуже охраняется в данный момент. Охранять все важные стратегические объекты сегодня в России невозможно, потому что очень большая часть репрессивной машины занята мобилизацией, какими-то редкими митингующими. Охранять одновременно все невозможно. Периодически по регионам это может различаться, люди уже на месте должны понимать, где самый уязвимый, на данный момент, объект.

Что могут делать граждане РФ, которые покинули Россию? Как им помочь тем, кто хочет и пытается остановить войну?

Все люди с разными ситуациями уезжают. Если нет уголовного преследования, можно что-то вывезти, продать, распоряжаться своими деньгами. Это одна ситуация. А есть те, кто еле уносит ноги без ничего. У меня, всё пошло по второму варианту. В России у меня запрет на сделки и заблокированы счета, то есть мне запретили пользоваться всем, что у меня было.

Сначала из-за санкций мне отказались нотариусы здесь отказались оформить доверенность, а потом уже в августе в связи с внесением в перечень Росмониторинга был запрет на сделки в России.

Но моя ситуация нетипичная для большинства. Люди, которые уезжают не как беженцы, могут спокойно оформить любую доверенность в посольстве или консульстве. Если у человека есть финансовая возможность, то нужно помогать партизанам. Найти их реквизиты можно в их телеграмм-каналах: «Роспартизан» и другие. Я также их периодически публикую в своём телеграмм-канале. Также можно помогать информационно — заявлениями о поддержке и распространением информации.

После начала войны многие страны ввели ограничения на въезд россиян. На ваш взгляд, насколько это оправданная мера?

Могу сказать, что есть путаница с запретом на въезд. Попасть в страны Балтии несложно, если просишь убежище. Мне неизвестно о случаях отказа во въезде просителям убежища. В этом смысле нельзя обвинять страны Балтии, что они нарушают конвенции по беженцам.

То, что процедуры получения убежища затягиваются — это неприятно. Я знаю людей, которым по непонятным причинам продлевают рассмотрение убежища. Даже несмотря на предоставленные доказательства об уголовных делах, мое дело продлили на максимально возможный срок — 15 месяцев. Но это бюрократические процедуры, которые сложно оценить. Я не знаю случаев, чтобы человека подвергли опасности и депортировали в Россию.

Писали, что человек переплыл реку Нарва, эстонские пограничники его поймали и вернули, еще и штраф выписали. В этой истории, даже в том виде, в котором она распространялась по телеграм-каналам, не сказано о том, что он просил убежища. Возможно он сказал, что боится мобилизации или еще что-то. Но «боюсь мобилизации» и «прошу убежища»- это все-таки разные вещи.

То есть, если пограничнику в любой европейской стране говорят: «я прошу убежища, примите моё прошение», то он должен это прошение принять и дальше передать дело этого человека в миграционную службу, которая рассматривает это прошение. Нарушений этой процедуры по отношению к россиянам и беларусам за все время войны я не видела.
Что касается въезда по туристическим визам. Вещь для россиян, безусловно, неприятная. Я могу понять тех людей, кто в России этому не рад и сталкивается с трудностями. Я знаю, что некоторые журналисты ездили по туристическим визам, причем журналисты международных изданий. Не все они выехали, так как некоторые еще полуподпольно осуществляли журналистскую деятельность в России. Сейчас они потеряли возможность въезжать по сухопутным границам.

С другой стороны, если посмотреть на ситуацию не со стороны россиянина, а с точки зрения стран Балтии, то можно увидеть логику.

Сейчас Россия ведет агрессивную войну против Украины и обосновывает эту войну чем? Тем, что, по сути, отрицает суверенитет Украины. Причем, суверенитет начали отрицать значительно раньше. Ставили его под сомнения под разными предлогами. То там неправильно границу определили, то Украины никогда не было и это вообще недоразумение. Та риторика отрицания государственного суверенитета, которая была до начала войны в отношении Украины, звучит сейчас и была раннее в отношении стран Балтии.

Когда их суверенитет российские официальные лица подвергают сомнению, то делают то же самое, что перед вторжением в Украину. Какая, может быть, реакция у этих стран на такие заявления? Реакция логичная, максимально снизить дипломатические отношения и максимально снизить возможность приезда граждан из этой страны.

Почему это не касается людей, которые просят убежище. Не юристам может быть непонятен этот момент. Убежище — это вещь общеевропейская, отказаться от выполнения конвенции отдельно взятая страна Евросоюза не может, потому что это часть права ЕС. При запросе убежища у страны гораздо больше возможности для проверки человека, чем в отношении того, кто ехал по визе.

Когда ты просишь убежище, то соглашаешься отвечать на все вопросы, предоставлять все данные. Ты соглашаешься, когда просишь убежища, на всю эту процедуру. У страны потенциальная опасность от человека, который приехал по визе, которого она не может проверять, больше, чем от человека, который просит убежища. По таким процедурным моментам есть существенная разница.