Семь лет назад уже было в этом театре нечто похожее — Алвис Херманис поставил «Бродский/Барышников» с великим танцовщиком в главной и единственной роли, который читал стихи своего ушедшего друга. Так что надо знать Херманиса — в его случае ждать литературно-музыкальной композиции не следует.

Барышников не просто читал стихи, это был удивительный спектакль, игра, мистика. Так что и от нынешней постановки поначалу я ждал главного — интересно, как Херманис «оформит» анонсированные раннее главу из романа Достоевского «Бесы» и материал журналистки «Новой газеты» Анны Политковской, посвященный трагедии «Норд-Оста», когда в центре Москвы в заложники попали более девятисот зрителей. Соавтором полученного материала наряду с Алвисом стала и сама Чулпан.

Зрителей встречает любопытное оформление художницы Кристины Юрьяне — приподнятая коробка сцены в центре основной сцене, все в черном. В начале действа это пространство в возвышении зажжется, и мы обнаружим Чулпан в образе учительницы русского языка и литературы Нади, которой 57 лет (соответствующие пояснительные титры на русском и латышском идут на двух экранах по бокам).

Квартира оформлена слишком по-советски — старомодный, еще «толстый» телевизор, иконка в вышине и диван, над которым висит на стене ковер. На диване сидит героиня Чулпан в спортивном костюме и тапочках. Тут многие уже поспешили обвинить Алвиса в претенциозности — дескать, «ну хорошо, что не в лаптях», все же, несмотря ни на что, московские учителя живут не столь скромно. Впрочем, диван и ковер тут еще сыграют свою роль.

Это февраль 2022 года, по российскому каналу звучит задорная песенка на мотив «Голубого вагона»: «Весело падает ядерный фугас». На Вашингтон, например, падает, «и этого, конечно же, немного жаль, но Китай еще впереди». Впрочем, весь остальной спектакль идет под приглушенную медитативную музыку великого эстонца Арво Пярта, которая, на первый взгляд, минималистична, но столь глубока.

Надя одинока. У нее всегда работает телевизор — и когда она уходит в школу (возвращаясь, создается иллюзия, что она не одна), и когда засыпает. Однажды, раскрыв сочинения учеников на тему романов Достоевского, она натыкается на сочинение ученика, посвященное главе романа Достоевского «У Тихона», которое она и сама-то не читала. Пояснительные титры: эта глава была запрещена и при царской власти, и при советской. Не спешите делать выводы: дело вовсе не в политике, а в ином, цензура назвала ту главу «порнографической». Героиня Чулпан начинает произносить текст этой главы.

С одной стороны, это можно воспринять, как визуализированное отличное чтение текста по радио или для аудио-книг — отличная актриса Чулпан здесь в двух образах, причем, мужских, героя романа Ставрогина и архиерея Тихона. Как известно, это рассказ о зарождении бесов, когда человек идет на обман, который затем сопровождается изнасилованием десятилетней девочки Матрены (героиня Чулпан это все проделывает с подушкой, неприятная сцена, но каково наяву?), после чего бедная девочка говорит, что она обманула Бога и вешается на глазах героя в чулане. Маленький красный паучок на стене у герани превращается в беса, от которого не избавиться, Ставрогин приходит на исповедь. Бесы все равно остаются.

Такова нехитрая завязка сюжета. Скроено ловко, учитывая, что Алвис работает быстро, а в данном случае все действо появилось за неполные два месяца совместной работы с Чулпан. Впрочем, зная творчество Алвиса, следует сказать, что это как раз тот спектакль, в котором главное не КАК, а ЧТО? К чему все это и почему? Это мы понимаем далее, когда после финальных слов Ставрогина, обращенных к Тихону: «Психолог проклятый!» учительница Надя снимает ковер со стены, постилает им диван и ложится на него. Как известно, так выглядело ложе великого мастера психоанализа Зигмунда Фрейда, этот ход Алвис использует в своих спектаклях не впервой.

Психоанализом занимается, собственно, сам Арестович, известный в качестве удивительного и весьма здравомыслящего, хотя тут многое покрыто мистическим флером, психолога. Рассуждает на тему современной ситуации: «Это чистый сатанизм явился на Землю. Это черная месса жертвоприношения. Мы с этим имеем дело». Упоминается, разумеется, и дьявол, который никогда не предстает в образе чистого дьявола, он цивилизован и мыслит рационально. Упоминается Путин.

Глава страны-агрессора будет упомянут затем во второй части полуторачасового моноспектакля, в рассказе Нади для Анны Политковской. Надя была одной из 916 зрительниц «Норд-Оста» — с сыном и супругом. Сидела в четвертом ряду. Во время второго отделения «Норд-Оста» на сцену вышли чеченцы. Далее — рассказ о 58 часах, которые она провела в заложницах, об отхожем месте, устроенном террористами в оркестровой яме (причем, мужчины и женщины должны были ходить по нужде вместе, по велению бандитов). Тут невольно и у нынешних зрителей возникнет бесовская тревога. Я, например, сидел как раз в четвертом ряду. Представить, что это может произойти и с тобой… не приведи Господь!

Надежда прямо обвиняет Путина, из-за которого в зал пустили усыпляющий газ. Она говорит, что пусть бы он представил своих дочерей на ее месте. А Надя потеряла в той трагедии и сына, и супруга.

Тут режиссера можно упрекнуть в субъективности, но он режиссер и имеет свой взгляд. Можно упомянуть не озвученный в спектакле факт, что, судя по всему, все дело в привычной для России халатности и некомпетентности — большинство усыпленных газом людей умерли от асфиксии, их надо было транспортировать не лежа на спине, а на животе. И уж точно знаю, что в Риге живет семья Зельцерманов (мать, отец, сын) — кстати, известные владельцы частной школы, учителя. Они тоже были на том «Норд-Осте», но на балконе. Все трое, по счастью, выжили. И, между прочим, благодарят Путина за спасение.

Финал вполне театрален и выстроен психологически. Надя говорит в интервью Политковской, что она хочет досмотреть «Норд-Ост». Симптом явно пост-травматический, его наверняка испытали, например, многие рижане, которые видели 14 августа 1987 года, как на сцене Латвийской оперы не доиграл «Женитьбу Фигаро» Андрей Миронов. Я был с мамой на том трагическом спектакле и надо сказать, что те так и не спетые в финале Мироновым куплеты смотреть могу, хотя и редко, это тяжело. Надя включит телевизор и станет смотреть продолжение «Норд-Оста», а из-за дивана беззвучно появится дым. На самом деле это театральный дым, символизирующий тот самый для кого-то зловещий, а для кого-то спасительный газ, в облаке которого вся сцена в финале окажется, скрыв от нас героиню.

Да, а в чем же Post Sriptum? А вот он. На двух экранах в темноте появляется надпись: «Занавес после спектакля открывать не станем, аплодировать не надо. Спасибо».

Включается свет. Ход не новый — говорят, в 1983-м в спектакле московского театра Ленинского комсомола (ныне «Ленком») по окончании пьесы «Вор» с Евгением и Андреем Леоновыми тоже просили не аплодировать. Я отлично помню, как 13 мая 1999 года просто не в силах была аплодировать публика, увидев в Латвийской опере «Гамлета» Эймунтаса Някрошюса. Так и сейчас.

Обычно что такое театр? Это когда в финале все убиенные герои оживают, они счастливо улыбаются, и зрители несут им цветы. Херманис и Хаматова превратили театр в жизнь, показав наглядно, что, увы, воскрешения не будет. Все серьезно. И каждый ответственен сам за себя, за избавление от бесов, за очищение сознания, за все, что угодно, помня, что все это не театр, не просто инсценировка литературного документального материала, а прежде всего жизнь.