На прошлой неделе в Таллинской Центральной библиотеке в рамках проекта «Читательский четверг» выступил Юкка Маллинен, финский филолог и переводчик стихов русских поэтов, в том числе Бродского, на финский язык, с лекцией «Бродский в Финляндии: прогулки по Хельсинки». Перед лекцией он ответил на вопросы корреспондента «Новой газеты — Балтия».
Юкка, расскажите, как произошло ваше литературное и человеческое знакомство с Бродским?
Однажды в 1985 году я забрел в букинистический магазин, и мне попалась в руки маленькая книжка — «Римские элегии» Бродского. Для разрешения на переводы я использовал старый русский способ, именуемый «блат»: написал письмо Бродскому о том, что хочу переводить его сборник, а он обратился за рекомендацией к моему другу, поэту Илье Кутику. Илья как хороший друг всячески меня расхвалил, и вот я получил от Бродского письмо на английском языке.
Первая подборка вышла в 1987 году, на той же неделе, когда Бродский получил Нобелевскую премию. А познакомились мы в Гетеборге осенью 1987 года. Помню, при первой встрече я дал ему почитать небольшую подборку советского самиздата (стихи Парщикова, Жданова и пр.), и Иосиф всю ночь читал их в гостинице, потом попросил для него скопировать... Кажется, он меня считал не столько финном, сколько другом московских поэтов.
Сколько книг Бродского вышло на финском языке?
Кроме сборника «Разговор с небожителем» я выпустил еще один — «Рождественская звезда». Мне кажется, его рождественские стихи мало оценили в России: для верующих они слишком светские, для неверующих — слишком религиозные. А я их очень люблю. Я считаю, что ядро этих стихотворений — картина отдыха святого семейства на пути во время бегства в Египет. А в его эссе «Полторы комнаты» упоминается сталинская антисемитская кампания (известные люди еврейского происхождения должны были принести публичное покаяние за то, что они евреи, что смогут компенсировать только отъездом в Сибирь). И Бродский в эссе «Полторы комнаты» пишет, что его родители продали пианино, готовясь к возможному отъезду. Я считаю, что истоки рождественских стихов — это семейная обстановка, Иосифу тогда было 13 лет. Это должно было напомнить ему библейский сюжет: папа — Александр, мама — Мария, сын — Иосиф, и некий Ирод, который их преследует. Детское воспоминание, на мой взгляд, — самый глубинный импульс этих стихов.
Можете ли вы назвать три своих любимых текста Бродского?
Как-то исследователь творчества Бродского Валентина Полухина спросила меня, когда я понял, что это великий поэт. И я вспомнил ту первую подборку 1987 года: три последних стихотворения из «Римских элегий», «Осенний крик ястреба», «Похороны Бобо». Также, когда мы познакомились, он проверил меня на знание двух вещей — поэмы «Горбунов и Горчаков» и автобиографического эссе «Полторы комнаты». Бродский полагал, что именно в этих произведениях следует искать разгадку его личности и творчества.
фото: Игорь Котюх
Вопрос банальный. Но не задать его невозможно: какое впечатление на вас произвел Бродский как человек?
Конечно, Бродский — это легенда, и она у каждого своя. Характер у него был непростой, бескомпромиссный, его все немножко боялись, даже Андрей Битов робел перед ним. Я старался вести себя с ним независимо, хотя был на десять лет моложе, не приставал, но и не пугался, и он это оценил. Иосиф жил очень интенсивной внутренней жизнью. Житейские, рутинные разговоры ему быстро надоедали, он сразу демонстрировал раздражение. Общаться с ним было непросто. Что ему не надоедало — это вспоминать прошлое, свой питерский период.
Бродский был большим моралистом. Нелицеприятные поступки окружающих, даже друзей юности, он подвергал суровой оценке. Однако на себя самого он смотрел так же беспощадно честно, на редкость объективно.
Последний раз мы встретились летом 1995 года, в его второй визит в Хельсинки, когда вышел его сборник «Разговор с небожителем» на финском языке. Четыре дня я его сопровождал в прогулках по столице. Видите, вот его автограф, а над дарственной надписью нарисован кот — это был, так сказать, его тотем, он всем своим друзьям рисовал кошек. Первым его вопросом, когда мы встретились в гостинице, было: «Юкка, почему вы не требуете обратно Карельский перешеек?» Иосиф рассказывал, что так много времени провел в пионерских лагерях на территории Карелии, что чувствует себя «босоногим финским мальчиком». Рассказывая о тех местах Карельского перешейка, где он побывал, Бродский всегда принципиально использовал финские названия. Я организовал ему личную встречу с тогдашним президентом Финляндии Марти Ахтисаари. И они нашли общий язык и общих знакомых из числа профессоров философии Нью-Йоркского университета. Они даже договорились встретиться снова в конце января 1996 года, когда Ахтисаари планировал быть на международной ассамблее в Нью-Йорке. К сожалению, президент уже не застал Бродского в живых...
Бродский даже хотел купить домик или дачу в финской провинции, ведь он как сердечник не переносил жары. Но этот план он тоже не успел осуществить.
Говорили ли вы об его возможном визите в Петербург?
Известно, что Бродский не хотел приезжать в Россию. Мы с ним об этом говорили, и он сказал мне, что с удовольствием побывал бы в Петербурге, но один, чтобы ни с кем не встречаться. Однако избежать ажиотажа, который непременно поднялся бы и был ему крайне неприятен, не представлялось возможным. А потом Иосиф добавил: «Я просто боюсь, что мое сердце этого не выдержит».
Интересно, как относился Иосиф Александрович к вашему опыту перевода его стихов верлибром?
Я пришел к выводу, что невозможно передать содержание довольно сложных, философских стихов Бродского, если пытаться при переводе сохранять ритм и рифму. Я думал в первую очередь о смысловом соответствии, которое часто очень грубо нарушается, когда пытаются сохранить синтаксический ритм. Вначале Бродский отнесся к этому довольно негативно. Я объяснил ему, что финский язык по сравнению с европейскими — это все равно что турецкий или монгольский. И он понял: что с этих варваров взять? На другие западные языки его тоже переводили верлибром. И, встречая отрицательную реакцию, постепенно перестали переводить вообще, а с моими опытами он примирился.
Читают ли Бродского в Финляндии?
В нашей стране творчество Бродского узнали довольно поздно, хотя о судебном процессе над ним было известно. Публикаций не было фактически до Нобелевской премии. Я сам в студенческие годы, а учился я в Москве в 70-х, общался в кругу поэтов-метареалистов (Алексей Парщиков, Илья Кутик, Иван Жданов и др.), там были популярны, например, Соснора, Пригов, но не Бродский. Однако теперь он известен больше: изданы два сборника стихов, четыре сборника эссе. Я написал и выпустил в Финляндии книгу о Бродском, которая называется «Остановка в пустыне». В нее вошло немало как материалов биографического характера, так и моих мыслей о метафизике его творчества. Очень помогли мне публикации Соломона Волкова, Людмилы Штерн, Льва Лосева. Еще у меня есть воспоминания «Бродский в Финляндии».
Помню, когда Светлан Семененко побывал в Хельсинки, он изложил свое впечатление в двух словах: «Это Питер!» А Бродскому Финляндия напоминала родные места?
Уже в первый его приезд, в 1988 году, было много интересного: например, увидев на Сенатской площади в Хельсинки памятник Александру II, Бродский удивился: как финны могли оставить памятник тому, кто угнетал Финляндию? Мы объяснили, что как раз Александр II дал нам автономию и сделал финский язык государственным.
Я наблюдал, как Бродский ходил по Хельсинки: у него из подсознания вышло все то негативное, что он пережил в Ленинграде. В тот раз он показался мне довольно нервным... Его шведский издатель Бенгдт Янгфельдт тоже полагает, что Бродский обнаружил в Финляндии атмосферу, которая очень напоминала родину. А летом 1995 года я понял, что через Хельсинки он простился с Петербургом...
В последний приезд в 1995 году и сам Иосиф чувствовал, и со стороны было видно, что ему недолго осталось жить, и многое напоминало ему о Питере: архитектура, свет, воздух, морские запахи... Он ходил по городу, порой останавливался у какой-то старого подъезда начала века, на мой взгляд, ничем не примечательного, и задумывался, вероятно, о своем доме на Литейном... В тот раз он был уже более спокойным, медлительным, не таким вспыльчивым...
Сталкивались ли вы с языковыми трудностями при переводе стихов Бродского?
Переводить Бродского действительно непросто. На мой взгляд, из содержания стихотворения можно донести на иностранном языке примерно 70%. Тогда уже делаешь выбор, что сохранять из содержания и чем пренебречь. Бродский — поэт сложный, философский, метафизический. Мне запомнилось его высказывание: жизнь человека — это поражение, но именно благодаря стихам поэт все-таки оказывается победителем над своей судьбой. Я старался эти мысли сохранить в своих переводах. Кое-что я мог проверить через своих петербургских знакомых. Главное — иметь хорошие словари и хороших друзей.
