Синтезатор Хармса: эстонские музыканты записали электронику на материале русского авангарда

Альбом «Шепот заглушенных лир» назван по строчке из стихотворения Александра Введенского 1934 года «Мне жалко, что я не зверь»: «Я вижу искаженный мир / Я слышу шепот заглушенных лир / И тут за кончик буквы взяв / Я поднимаю слово шкаф». Что это, как не сюрреализм на русском языке, легко вообразимый в какой-нибудь Франции или Польше! В это время — в первой половине 1930-х — Европа шагает по тонкому льду и слышит грозное шуршание: это поднимается вода. И члены группы ОБЭРИУ острее других чувствовали обреченность этого мира, к тому моменту почти потерявшего голос.

Зазвучавшие вдруг небеса

А вот на альбоме голос очень даже есть. Вокальные партии исполнила актриса Русского Театра Марика Отса. Для нее пение в драматическом спектакле, как и для многих ее коллег — дело привычное. Русский Театр Эстонии — из числа много и охотно поющих. При желании в нем можно сколотить полноценную группу и давать концерты наподобие тех, которыми «Июльансамбль», выросший из мастерской Виктора Рыжакова, хорошо встряхнул в середине 2010-х годов прогрессивную театральную общественность соседней, ныне в основном воюющей страны. 

Особенность музыкального сопровождения спектакля в том, что Жеделев и Отса находятся на сцене в течение всего действия. Это живое исполнение, которое ничем принципиально не отличается от актерского. Марика говорит, что для нее это такая же роль, как и все остальные. «В этом действии я не просто наблюдатель со своим отношением к происходящему. Я участвую: что-то меня смешит, что-то огорчает, я вовлечена в действие, пусть и на другом уровне».

Уровень здесь — понятие буквальное. Музыканты стоят на высоком помосте над сценой, создавая эффект вознесения над толпой на танцполе. Причем важное место в аппарате Жеделева занимает терменвокс — бесконтактный инструмент, который производит гипнотическое впечатление на всех, кто привык хоть чуть-чуть наблюдать за музыкантами. В итоге звук, идущий привычным фронтом, благодаря сценическому положению тех, кто его извлекает, словно низвергается с неба и работает как греческий хор, призванный комментировать действие, раскрывать его смысл.

Музыка будущего, которое не наступило

«Они вне времени и логики», — говорит Марика Отса об обэриутах, и сначала эта оценка кажется натянутой. Как же, ведь они были плоть от плоти своего жестокого времени, которое раздавило их до срока. И даже с логикой у них было все отлично. Какая еще может быть логика, когда реальность превосходит любой дурной сон!

Но исполнительница вокальных партий реализует замысел композитора, а он явно намерен вытащить обэриутов из предсказуемого контекста эпохи. В музыкальном отношении альбом подчеркнуто анахроничен. Это вымороженная электроника без ностальгии по «ламповым» чарльстонам и фокстротам 1920-х, которыми было принято густо унавоживать фильмы и спектакли о том времени уже начиная примерно с «оттепели» 1960-х.

Однако самого Жеделева такое восприятие категорически не устраивает. «Ты хоть сам альбом-то послушал? — интересуется он при встрече. — Терменвокс, на котором я играю, изобретен в СССР в 1920 году. В том же десятилетии и там же почти каждый год совершенствуются аналоговые синтезаторы. Тогда это была музыка будущего, а обэриуты отвечали за будущее в литературе!»

Modulshtein увлеченно перечисляет: «Есть у нас и отсылки к таперу немого кино. Композиция «Воздух» (на слова Введенского — прим. ред.) начинается аккордами на фортепиано, забитыми в сэмплер. Я хотел сыграть их на старом инструменте, чтоб с эффектом honkytonk (ритмичная игра на расстроенном фортепиано в стиле рэгтайм, из которого вырос буги-вуги — прим. ред.), но технически было проще оставить готовый сэмпл. Или вот, например, в «Миллионах» на известный текст Хармса диктор утренней гимнастики повторяет по радиоточке на всю страну: ать-два, три-четыре!».

Сегодня их время

Альбом работает с текстами трех авторов группы ОБЭРИУ — Введенского, Хармса и Олейникова. У каждого в музыкальной трактовке свой облик: меланхолия первого поддерживается ерничаньем второго и отменяется праздничным издевательством третьего. Все трое страшно закончили свои дни, но смеялись до последнего, подтверждая истину, что бояться не надо. Их смех, считает композитор Жеделев, звучит вопреки, как улыбка клоуна, нарисованная поверх старого измученного лица.

Единственное исключение среди текстов альбома — мелодекламация разгромной статьи-отзыва о вечере обэриутов, подписанная «Л.Нильвич» и опубликованная в ленинградской газете «Смена» в апреле 1930 года. Плюс в конце есть пара композиций на слова Хармса в английских переводах Руперта Моуртона. Это хорошо соответствует представлению о том, что обэриуты переводимы именно в части смыслового абсурда, в которой преуспел не раз успешно переводившийся Хармс. Тогда как ни Введенский, ни Олейников не могут похвалиться такой же представительной библиографией на других языках.

Впрочем, на четвертом треке «Кондуктор чисел» (на слова Олейникова) начинает проступать, что получилось у создателей даже помимо их воли. Поверх электронных перекатов Марика Отса вдруг начинает петь «жестокий романс», и все встает на свои места. Дело, кажется, в том, что в русскоговорящем драматическом театре принято камерное лирическое пение — как иллюстрация того или иного героя. Но в спектакле «Очень много солнца» было решено выйти из этого порочного круга с помощью ретрофутуристического саундтрека ко всему материалу сразу. Но традиция взяла свое, и вокал «потеплел», как только почувствовал ресурсы задушевности. Тот же эффект случается и на треке «Мне жалко», строчка из которого дала название всему альбому.

«Меня зацепила эта строчка из Введенского спонтанно, — рассказывает Жеделев. — Я часто думаю, что наш труд основан лишь на том, что удалось сохранить и донести в чемоданчике до наших дней (друг погибших поэтов Яков Друскин хранил их рукописи в чемодане — прим. ред.). Сколько бы они смогли сделать, если бы не погибли так рано! Смелость их на тот момент поражает. Вокруг все шептали, а они громко заявляли о себе. Но потом долго шептались те, кто хранил их рукописи. В полный голос обэриутам не удалось говорить долго. Они погибли, их заглушили, но лира — символ творчества — тут, она никуда не делась».

Альбом «Шепот заглушенных лир», записанный музыкальными футуристами и оформленный искусственным интеллектом в духе фильма «Аэлита», важен как прецедент. 

Вне зависимости от обиходного языка. Поэтому фотосессия исполнителей на фоне мемориала жертв сталинизма в Таллинне лишь усиливает свое символическое значение.