«Им сказали везти — они и повезли». История Эрикаса Лайминоса, анестезиолога из Латвии, пережившего депортацию

Списки тех, кто подлежал депортации, были составлены в 1939 году. Это называлось «раскулачиванием» — высылать должны были богатых крестьян, которые умели работать. Но из-за войны раскулачивание пришлось частично отложить.

«К моей семье пришли в 1949 году. В пять утра у дверей и окон нашего дома появились полицейские с автоматами. Нас собрали в прихожей и объявили: «У вас четыре часа, чтобы уложить вещи — вы отправляетесь в Сибирь навсегда», — вспоминает Эрикас.

Вместе с семьей Лайминосов жила Анна — близкая подруга матери Эрикаса и «вторая мама», как с теплотой называет ее наш герой. Мама Эрикаса Херта познакомилась с Анной в сельскохозяйственной школе, где их учили аграрному делу, кулинарии, шитью, и, самое главное для этой истории — воспитанию детей.

— Ее жизнь так связала с нашей семьей, что и Сибирь не прошла мимо Анны, — рассказывает Эрикас. — Хотя она не была родственницей, но жила вместе с нами под одной крышей. В день, когда за нами пришли, она тоже ночевала у нас. Ей приказали собираться и записали в список на депортацию уже тогда, когда мы прибыли к вагону. «Чем я-то провинилась?» — спросила Анна. И ответ был таков: «А кто же поможет троих малых детей воспитать?».

«Тете Анне я благодарен больше всего — она сполна исполнила пророческое наставление полицейского — помочь воспитать троих детей. Она всего больше дала своей жизнью и любовью мне — младшему из троих детей, не забывая заботиться об остальных. Бог все это знал — у нее самой собственной семьи не сложилось и я стал ее сыном в самом лучшем смысле этого слова», — говорит Эрикас. 

Мама Эрикаса Херта говорила, что Анну депортировали, чтобы отобрать имущество и заодно пополнить список депортированных. «В доме, откуда нас увозили, оставалась только Анна, а в углу было имущество — оставлять Анну в доме было бы большой глупостью. У полицейских быстро созрел план, как пополнить список, в котором многих не хватало вследствие десятилетней давности его составления и заодно отобрать имущество в углу», — так объясняла депортацию подруги мать Эрикаса.

«Хорошие люди»

«Вспоминать о Сибири больше не тяжело», — бодрым голосом говорит Эрикас. Прежде чем перейти к историям о шубе из собачьего меха, для которой пришлось расстаться с собачкой Жучкой, запрете говорить на латышском даже для семилетних детей, не знающих русского, и обвинений в фашизме, которые пришлось вынести его семье, он много раз просит указать: «Виновата власть, а не люди».

— До Томска нас везли месяц. Потом еще три недели ждали, пока растает лед на реке Обь. И только потом нас довезли до деревни. Еды хватало — ведь нам разрешили взять ее с собой в дорогу. Ну а кому не хватало — можно было работать в пути и тогда платили продуктами. Да и мы помогали друг другу чем могли, — начинает Эрикас.

Его семья не рассчитывала когда-либо вернуться. — Что ты! Сказали «на всю жизнь» и нужно было подписать документ, что ты добровольно принял решение переехать в Сибирь на всю жизнь. Мой отец ездил со всеми этот документ подписывать. И он мне рассказывал, что было много мужчин, которые подписывать отказались: «Как это добровольно? Меня ведь сюда вы сами привезли!». И их за это одних, без семьи, отвезли еще севернее по пути в ГУЛАГ. Там ведь много было и тех, кого депортировали еще перед войной — это были люди из других республик. Они тоже не рассчитывали вернуться.

Сопровождающие, которые привезли депортированных в Сибирь, заявили местным жителям: «это фашисты». «А как они еще объяснят простым людям, что других простых людей вот так взяли и увезли из их домов в Сибирь? Была такая пропаганда, что латыши — фашисты. Партия работала над этим хорошо», — вспоминает Эрикас.

— Но я хочу подчеркнуть, что это не люди плохие — это режим заставил их так поступать, добавляет он. — Везли нас марионетки. Так же как Иисуса прибили к кресту, так и нас посадили в вагоны. Им сказали везти — они и повезли. Каждый человек — это человек. Он может быть хорошим, а может быть плохим.

Эрикас совсем не знал русского языка, помимо слов «кошка» и «собака» За год он выучил русский, играя с ребятами на улице. Позже пошел в школу и учился на русском языке, получал хорошие оценки. На латышском общаться было запрещено. Даже с братьями вне дома говорили на русском — иначе было нельзя. 

«Только за закрытыми дверьми дома с семьей разговаривали по-латышски, но если кто-то заходил, начинали по-русски говорить. Но мы скучали по Латвии, часто вспоминали дом», — вспоминает Эрикас.

Скрывать приходилось на только латышскую речь, но и веру в Бога: «я только потом узнал, что песня, которую мне пела мама, была христианской. Я нашел ее в книге — старая песня, вы такую и не знаете, наверное — называется »Ближе Господь к тебе« — маме она всегда придавала сил».

Спустя 70 лет Эрикас и его друг Янис, с которым он познакомился в депортации, поехали в Сибирь как туристы. Эрикас хотел посмотреть, что там осталось и показать Сибирь младшему сыну, а Янис искал могилу брата, который умер в ссылке от болезни мозга. 

— Приехали. Наши дома были снесены рекой, а последнего жильца как раз увозили на кладбище — вот так я интересно попал. Могилу брата моего друга мы не нашли, но нашли березку, вокруг которой была ограда. В Сибири хоронят так людей другой веры — ставят оградку у могилы. Мы были лютеране, вот мы и решили, что его брат там — под семидесятилетней березой с крестом.

Дом

После смерти Сталина пошли первые амнистии. Через год на родину разрешили вернуться детям, а через несколько лет отпустили и остальных. Среди детей, которые поехали домой раньше родителей, был и Эрикас. Он вернулся в Латвию к своей тетке и сразу задумался об учебе и поступлении в университет. Тогда еще было неизвестно, что за жизнь в Сибири придется расплатиться сложными вступительными конкурсами и принуждению к регулярным переездам из города в город каждый пять лет.

— Я не плакал, когда прощался с семьей. Я был еще ребенком, так что я просто ожидал приключение, а вот родители плакали, конечно. Мне дали в дорогу 22 яйца, мясо и две буханки хлеба. Я это ел все 11 дней своего пути, на этот раз уже в пассажирском вагоне. Нам давали кипяток иногда и все. Так что как все это готовить, нужно было придумать самому.

Чтобы ребенка из ссылки отпустили домой, нужно было достать специальную бумагу о том, что там, в Латвии, за тебя кто-то поручается, кто-то готов взять над тобой опеку. Опеку над Эрикасом взяла Анна, которая год назад сама возвратилась в Латвию.

На третий год после смерти Сталина в Латвию разрешили вернуться тем, за кого поручились.Так удалось вернуть отца Эрикаса — он был хорошим специалистом, разбирался в технике.

«У моего отца Арвида был младшая сестра — Аусма, которая была на 20 лет его моложе. Родители Аусмы ушли на тот свет, когда ей было всего четыре годика. Мой отец без раздумий взял ее к себе и воспитал. Когда нас увезли в Сибирь, Аусма была первым «адвокатом» в КГБ к «начальникам» — она хотела как-то помочь своему брату выбраться из Сибирской ссылки. Ей угрожали, что ей самой будет плохо, но она продолжала ходатайствовать о брате, — рассказывает Эрикас. — И на третий визит в КГБ в Риге начальнику стало жалко Аусму. Он не выгнал ее из кабинета, а научил, как можно брату помочь. Нужно было пойти в колхоз, где работал Арвид до депортации, и попросить председателя колхоза написать, что Арвид нужен как специалист». И Аусма эту бумагу добыла. И эта бумага сработала — мои родители возвратились на год-два раньше, чем отпустили всех, кто еще был жив и хотел возвращаться.

Отец Эрикаса вернулся и его сразу повели к председателю колхоза — там знали, что он был хорошим шофером. По воспоминаниям Эрикаса, особого отношения от друзей не было — люди помнили семью такой, какой ее увезли в Сибирь. Свысока смотрели только партийные — для них семья была подозрительной. 

— Моя мама всегда говорила «Ты был в Сибири — тебе нужно лучше учиться, чтобы не придрались». Поэтому как только я приехал, решил — нужно учиться. Я хорошо закончил школу, попытался поступить в медуниверситет, и на первый год меня не взяли, потому что я был одним из вывезенных. Тогда я пошел в армию и уже потом попробовал поступить повторно. Тогда поступить все-таки разрешили — помогла армейская поблажка или может быть конкурс стал поменьше.

После университета, когда Эрикас отработал в больнице уже пять лет, ему сказали «вам нужно идти работать в другую больницу — мы больше не можем вам платить». 

«Я был заместителем главного врача и не понял, что произошло. Пошел в министерство здравоохранения, попробовал разобраться, а мне только ответили: никто о ваших делах не спрашивал. С моим братом происходило тоже самое — каждые пять лет его куда-то переводили. И вот Янис выпивал с молодым профоргом на прощание, и тот ему рассказал как другу, что есть секретный партийный приказ: все вывезенные с высшим образованием должны были переезжать раз в пять лет, чтобы не строили козни. А мы даже и не подозревали, что такое есть».

Не боюсь ни холода, ни жары

Спустя почти 70 лет Эрикас рассказывает о своей депортации как о событии, которое сделало его сильнее. Он хороший рассказчик, у него литературный русский язык и он все еще советует недавно прочитанные книги о временах, которые застал лично. «Кое- что начинает забываться» — жалуется мужчина, и все-таки обещает выполнить просьбу своей семьи — написать мемуары о своей насыщенной жизни.

«Когда-то думать об этом было тяжело, но сейчас я вспоминаю Сибирь без негатива. Я не считаю себя обиженным — я посмотрел на все это другими глазами. Мемуары я обязательно напишу, как только время будет. Я благодарю Бога за то, что у меня все еще хорошо работает голова, несмотря на мой возраст. Знаете, я всегда говорю »Бог знает, что делает, он дает тебе только силы«. Я вот побывал в Сибири и теперь не боюсь ни холода, ни жары. Даже когда мне грубят, я всегда отвечаю »Спасибо вам за плохие слова« — и это обезоруживает».