По праву крови. Истории россиян-потомков граждан Первой Республики, переехавших в Эстонию по репатриации после начала войны

Карин Маро, повар. История возвращения домой

Карин Маро получила гражданство «по крови» в сентябре 2019 года, переехала в Эстонию из Петербурга в декабре 2022-го. Ее родители — мотогонщики, а отец, Тыну Маро, даже имел чемпионский титул Эстонии по мотоспорту. Карин родилась в эстонском городке Охту, где семья ее отца много поколений жила на фамильном хуторе. 

Я с детства понимала, что я эстонка. Мне всегда приходилось объяснять, почему у меня такие имя и фамилия — Карин Маро. В Питере меня, конечно, все называли Кариной. Мне было проще не спорить. Какой-то диссонанс в этом всегда был — меня не называли моим именем. 

Мои родители были спортсменами, оба занимались мотоспортом. Отец эстонец, а мама русская, родилась в Алматы, куда семья моей бабушки переехала с Алтая, на целину. Мама закончила школу в Алматы и, будучи молодой девушкой, приехала в Ленинград, потому что мечтала заниматься мотогонками. Там она познакомилась с моим отцом.

Я родилась в Охту в 1979 году и два года жила там, на старинном эстонском хуторе, где мои предки живут очень давно — даже не берусь сказать, сколько. Воспоминания очень яркие, совсем раннее детство, яркие вспышки, яркие цвета. Я помнила дом, помнила расположение комнат, помнила снежный двор, помнила ежика, которого мы кормили. Меня всегда сопровождали эти теплые воспоминания. Но моей маме адаптироваться там оказалось сложно, она грустила и чувствовала себя чужой, ей эта среда казалась враждебной — она чувствовала, что совершила ошибку. После развода родителей мы с мамой и старшей сестрой переехали в Ленинград. 

Я всегда думала о возвращении. Мы часто приезжали в гости на хутор на лето, на каникулы. Потом, в 90-е, когда страны Балтии отделились от Советского Союза, стало сложно свободно перемещаться из России в Эстонию, и мы потеряли возможность видеться с родственниками. До тех пор, пока Эстония не вступила в Шенген, я не могла туда приехать. Я была несовершеннолетней и не могла сама подать заявление на восстановление гражданства, да и не знала, как. Могла бы моя мама, но она бы, наверное, не стала. 

То, что я хотела вернуться, это точно, потому что мне по ночам снился дом. Эти сны меня преследовали до взрослого возраста, когда уже у меня самой появились дети. Было интересно посмотреть, что происходит с домом, как там мои родственники. Снился папа, я знала, что он умер, мне было 16 лет. Мы получили телеграмму тогда. Мама отрезала контакты с родственниками отца, письма мы получали, но она на них просто не отвечала. Уже во взрослом возрасте я стала сама искать пути установить с ними контакт — они тут же отозвались и позвали в гости, и я быстро нашла возможность получить визу и приехать.

В 2010 году, когда младшему сыну был год, мы поехали на хутор. Это была очень душевная встреча — за год до смерти дедушки, в тот момент ему было уже 90 лет. Я его помнила, он меня тоже помнил. Он заплакал, когда мы приехали. Нас очень тепло приняли, собрались все родственники из разных городов, они пригласили своих друзей. Из Финляндии приехала вторая жена моего папы вместе с моим сводным братом. 

Я ходила по своим детским местам, все шли со мной, снимали, спрашивали что-то, показывали мне семейные фотографии. Моя мама, когда жила с нами на этом хуторе, делала какую-то домашнюю утварь, поделки, какие-то вышивки, что-то вязала, и они все это хранят. Конечно же, я полезла на чердак — сколько времени мы там с сестрой проводили! Там были корзины, которые дедушка плел, какие-то старые детские кроватки, в которых спал еще мой папа, его первый мотоциклетный шлем, который делался какими-то умельцами до того, как появилась возможность купить фирменный. Это был целый музей. Удивительно, что в этом доме почти ничего не поменялось за 25 лет, кроме того, что появились стеклопакеты вместо деревянных рам. Очень трогательная встреча была. Все будто встало на свои места, мне было комфортно с ними, и не было ощущения, что я чужая, хотя я даже не всегда понимала, о чем они говорят. 

Когда умер мой дедушка, мы приехали вместе с сестрой, ходили в церковь, дедушку поминали, были на кладбище. Очень красивое, уютное кладбище, и там оказалось очень много камней с моими фамилиями — Альтер и Маро, это фамилии бабушки и дедушки. В России у меня нет такого места, где я бы пришла на кладбище, а там огромное количество моих родственников. А здесь было ощущение, которого я никогда в жизни не испытывала. Корни. 

Толчком послужило то, что мой младший сын серьезно занялся музыкой. Я стала думать о его перспективах и поняла, что надо действовать сейчас, чтобы дать ему возможность обучаться в разных учебных заведениях, чтобы он не был привязан к какой-то стране — это важно для музыканта.

Я получила гражданство в сентябре 2019 года. Просто позвонила в департамент полиции и погранохраны и сказала, что хотела бы восстановить гражданство. К тому моменту я уже столько всего перечитала про бюрократические сложности и была морально готова сдавать все экзамены, но решила начать со звонка. Я даже не знала, станут ли со мной говорить на русском языке. Но разговор был довольно коротким. Мне сказали, что ничего восстанавливать не надо, просто нужно принести свидетельство о рождении. Я была тогда в деревне в Псковской области. Помню, как я носилась по своим огородам счастливая, что все-таки решилась, и что все так просто.

О переезде я стала думать, когда у меня стали уже совсем сложные отношения в семье, развод с мужем. Нашла стажировку в Эстонии, написала, и меня пригласили. Это было тоже ощущение счастья, что все получается. Но ковид наши планы скорректировал, стажировка не состоялась. Потом, уже после начала войны, в ноябре я на нее попала. Это был мой шанс зацепиться — когда есть работа, то уже можно думать о переезде. После стажировки мне предложили место повара в ресторане, и в январе 2023 я переехала.

Я приехала с таким посылом, что если я протяну здесь год, будет уже круто. Мысль о том, что я останусь, тогда еще была для меня смелой — не потому что я сомневалась в своем желании, а потому что не знала, насколько я потяну, выдержу ли сложности. 

Сейчас у меня отличная работа, у меня классный коллектив, у меня много друзей. Старший сын живет здесь со мной, мы работаем вместе.

С эстонцами я чувствую сходство, даже какие-то антропометрические моменты. Смотрю — фигуры на мою похожи, черты лица. Я даже находила какие-то черты характера, эмоционально мне близкие. Меня принимают как эстонку, даже несмотря на то, что я не говорю на языке. Иногда такие курьезные случаи бывают, люди теряются, когда эстонское имя, эстонская фамилия, эстонский паспорт, лицо вроде эстонское, а языка не знает. Надо мной шеф иногда подшучивает, представляет меня эстонцам с улыбкой и говорит, а вот у нас есть коренная эстонка, которая не говорит на эстонском. Достопримечательность.

Но для меня важно выучить эстонский язык, и даже не только потому, что я здесь живу, потому что я не знаю, где я буду жить завтра, но для меня это дело чести — это все-таки язык моих предков, первые мои слова были на эстонском. 

Все время, пока я жила в Петербурге, у меня было ощущение, как будто я где-то не на своем месте, хотя я и считала себя русской. Я не чувствовала себя чужой в России, но было чувство, что я на все смотрю как бы со стороны. Сейчас я себя точно ощущаю эстонкой, но и не могу просто перечеркнуть в себе русскую культуру — это то, что из меня невозможно вытравить. Думаю, мне и не нужно выбирать, русская я или эстонка, я такая, какая я есть. В общении с эстонцами иногда чувствуешь, здесь я больше русская, а в общении с русским думаешь — здесь я больше эстонка, вот тут он меня не понимает. 

Мои самые сейчас близкие люди здесь — это русские эмигранты, которые сюда приехали в последние два года. Бывает очень тяжелое чувство, когда люди, может быть, гораздо более достойные, чем я, сталкиваются здесь с проблемами, давлением из-за того, что они не имеют нужного статуса, который есть у меня. Синдром самозванца в этом случае срабатывает — когда достойнейшие люди испытывают эти сложности, светлые головы, не чета моей. Если я могу им чем-то помочь благодаря тому, что у меня есть дополнительная привилегия, я всегда с удовольствием это делаю. Я воспринимаю эту привилегию не как свою заслугу, а как великое благо, данное мне при рождении. 

Хочу еще сказать, что когда я возвращаюсь в Эстонию из путешествий, я испытываю очень теплое и приятное чувство, что я возвращаюсь домой. У меня не было такого чувства в России, даже в более «веганские» времена. Получается, что мой дом — здесь.

Глеб, 17, старший сын Карин

Глеб получил гражданство вслед за мамой в 2019 году, переехал в Таллинн из Петербурга весной 2023 года.

Гражданство я получил осенью 2019 года, когда мне было 12 лет, на основании того, что эстонское гражданство было у мамы.

Я всегда знал, что я эстонец — моя фамилия очень интересовала учителей и воспитателей, и я объяснял, что она эстонская. У нас в семье довольно трепетно относятся к семейному древу, и я с детства знал, кем был мой дедушка и чем он занимался. 

По поводу переезда из России я не задумывался, пока родители не развелись и не встал вопрос о том, где маме жить. К тому моменту уже у меня, у брата и у мамы были паспорта, и я стал напоминать маме, что можно было бы переехать жить в Европу. Желание куда-то перебраться сильно возросло как раз после развода родителей и после начала войны. Собственно, тогда я и переехал.

Мы съездили в Эстонию летом 2022-го, осмотреться. Мама тогда пообщалась с будущим шефом, в ресторане у которого мы сейчас работаем, договорилась о стажировке. После нее маме предложили работу. В итоге мама переехала зимой, а я вслед за ней — весной 2023. 

Честно говоря, я сильно не переживал, что покидаю место, где вырос. Сам переезд меня скорее вдохновлял и отвлёк от неприятного состояния, которое длилось очень долго — я видел, что в России вряд ли что-то изменится в ближайшее время, что все только ухудшалось. Мой учитель мне как-то сказал, что в России сейчас нет других вариантов, кроме как куда-то уезжать — остаться можно, но даже если что-то и поменяется, то лучше люди станут жить только через лет 10, если не 20. Мой отец тоже очень настаивал, чтобы мы уезжали как можно скорее, особенно после начала войны. Я несколько раз уже после переезда бывал в Питере, и отец, хоть и рад был меня видеть, всякий раз был очень недоволен тем, что я вернулся — он считает, что это небезопасно. 

Я был немного подавлен первое время, у меня были в чем-то завышенные ожидания, которые не оправдались, но все было в принципе неплохо. В первые дни после приезда я заказал какие-то комплектующие для компьютера. Я увлекаюсь компьютерами, а в начале войны цены на всё в России взлетели до небес, многое стало недоступным. Когда я приехал и увидел, что здесь цены адекватные, и что я могу абсолютно спокойно заказать комплектующие с сайтов, с которых я хочу, что не нужно платить каким-то людям, которые мне перевезут посылку через границу — это меня очень обрадовало. Еще — чистота. В Таллинне очень чисто по сравнению с Петербургом.

Обратно мне абсолютно не хочется — меня ничто не держит в России, и с каждой своей поездкой туда я все больше радуюсь, что переехал. Есть буквально две вещи, по которым я скучаю — это атмосфера города и друзья с семьей.

По поводу культуры — эстонская мне ближе, чем русская. Это отсутствие «понтов», скромность, минимализм, в том числе в архитектуре — все это мне очень нравится. Очень хотелось бы знать язык, я стараюсь его учить, моя работа тоже этого требует. Но если думать о том, что я потом буду двигаться куда-то дальше, знание эстонского языка мне вряд ли как-то поможет.

Связи с корнями, честно говоря, у меня нет. Когда меня спрашивают, я, конечно, говорю, что у меня здесь много родственников, но они люди довольно закрытые, как принято у эстонцев, мы с ними встречаемся, но очень редко. И к тому же наша ветка семьи не так близка с этой веткой, эстонской, которая жила всегда в Эстонии. Поэтому, с моей точки зрения, семья у меня только в России. Здесь я не ощущаю своих корней, хотя на самом деле они есть.

Пока что я ничего далеко не планирую, сложно увидеть какую-то длительную перспективу, поэтому не могу сказать, каким будет мое будущее в Эстонии, и будет ли оно в Эстонии вообще. Здесь всё же я чувствую некоторое давление из-за того, что я родился в России, хотелось бы переехать в страну, у которой не было никаких связей с Россией, и, следовательно, я не мог бы столкнуться с осуждением по признакам вроде языка или гражданства. Все-таки, отношения России и Эстонии довольно непростые, и несколько раз я сталкивался с предвзятым отношением к себе из-за того, что очень плохо говорю на эстонском и тем, что мой основной язык — русский. Для меня это главный минус жизни здесь. 

Вообще, плюсов, конечно, больше, чем минусов. Чистота. Зарплаты в соотношении с ценами — в России гораздо сложнее купить какой-то предмет, который считается нормальным для всей остальной цивилизации. Свобода слова, однозначно, потому что как бы часто мне ни говорили, что, мол, свобода слова здесь относительная, что-то скажешь, и к тебе сразу к тебе отношение у всех поменяется, но я считаю, что в том и смысл свободы слова — ты можешь говорить что угодно, но все, что изменится, это отношение людей к тебе. Никто тебя в тюрьму за твои слова не посадит, за лайк и репост тоже с тобой ничего не сделают. Эстония, насколько я знаю по многим рейтингам — одна из лидирующих стран по свободе прессы, по свободе слова. 

В дополнение к минусам и плюсам: маленькое количество людей и медленно текущая жизнь — это для меня минус, мне все-таки атмосфера Петербурга нравится больше, город чувствуется живым, тогда как Таллинн очень спокойный, и жизнь в нем размеренна, и событий происходит тут немного, в других городах это заметно еще сильнее. Так что Эстония для меня очень спокойная, чистая, опрятная, скромная страна, в которой чудесно было бы провести старость, но для меня сейчас она не так подходит, так как темп жизни очень сильно отстает от темпа жизни других столиц. Я пока не могу назвать Таллинн своим домом, как и Питер. Но возвращаться откуда-то в Таллинн мне уже приятнее, чем приехать в Петербург.

Антон, 32, инженер

Антон получил гражданство в 2016 году, переехал в Эстонию из Петербурга в сентябре 2022-го года. 

В 2015 году мы с супругой гуляли по Таллинну и разговаривали о моих эстонских предках, о маме, которая здесь родилась и жила лет до 14, и я решил попробовать получить гражданство. Оказалось, это достаточно просто делается, не нужно отказываться от первого гражданства. Я получал гражданство «по крови». Мой прадед Юргас Йоханнович ребенком переехал в Таллинн и получил гражданство Первой Республики.

Я стал искать по оцифрованным архивам информацию о моих бабушках, дедушках. Родители мне назвали какие-то имена, фамилии, даты, и я по этим ключевым словам находил документы, делал запросы на сканирование, а потом оформлял справку, которая подтверждает, что мой родственник был гражданином Первой Республики. После этого нужно было подтвердить мое с ним родство, то есть полностью построить всю линию от этого родственника до меня, подтвердить документами, и со всеми этими документами и справкой я пошел в консульство и попросил восстановить гражданство. Само восстановление делается в течение месяца-полутора.

Я всегда знал, что у меня есть эстонские корни. Я знал девичью фамилию матери, знал, что она родилась в Таллинне, что жила в Силламяе. А чтобы ощущать себя эстонцем — нет, скорее не ощущаю. Мне кажется, что это больше случайность, стечение обстоятельств. Я не вижу в себе какую-то связанную с Эстонией идентичность, если быть честным, поэтому момент «возвращения к корням» я не очень понимаю. В первую очередь, документы я делал для того, чтобы было удобнее путешествовать. Как таковой переезд я не планировал, но когда появились документы, стал задумываться о том, что можно было бы поехать куда-то пожить, например, в ту же Эстонию, года на два-три. А так, чтобы продавать свое имущество в России и уезжать с концами, приобретать имущество где-то еще — нет, никогда этого не рассматривал.

Переехать я решил в сентябре 2022-го года после объявления о мобилизации. Почему? Этот вопрос для меня открытый, я считаю, что этот переезд был не совсем мой, он был импульсивный, вынужденный, как будто меня подтолкнули к этому решению. После этого я хотел вернуться, не видел смысла оставаться, но решил все-таки попробовать поискать работу, попробовать как-то себя реализовать.

Первые впечатления были неоднозначные — мне было сложно. Нужно было на работу устроиться, жилье обустроить, как-то друзей искать. Чувствовал себя, как будто снова только что закончил университет — живу не пойми как, делаю не пойми что. Как своего рода вторая молодость, когда и я от себя ничего особо не жду, и от меня никто ничего не ждет.

У меня никогда не было иллюзий, что я тут местный или что я когда-то буду здесь местным. Да, гражданство я получил, но я прекрасно понимаю, насколько даже само эстонское государство неоднозначно смотрит на эти правила — закон о гражданстве по крови. 

С негативом в свою сторону я встречался, но нечасто, и в основном от людей, с которыми и так не очень хочу за одним столом сидеть. Был случай, когда со мной принципиально говорили по-эстонски, хотя понимали, что я его не знаю, а один раз пограничники мне сказали, мол, как ты получил этот паспорт вообще, если ты языка не знаешь. За язык в основном достается, но чаще всего это делают достаточно грубые люди. 

Несмотря на какие-то столкновения с не самыми корректными людьми, у меня очень положительное отношение к эстонской культуре и языку, я люблю слушать музыку на эстонском, стараюсь искать какие-то интересные местные группы, хожу в галереи с эстонским национальным искусством, мне оно нравится. И язык хочется учить — я это все откладываю, потому что никак не могу на работе устаканиться, но это не мешает желать и размышлять об этом в перспективе.

Русский я или эстонец? Не знаю. Себя ассоциировать с кем-то никогда не было моей сильной стороной. Во всех нас намешано столько всего, что уже давно непонятно, кто мы, считаю, что вообще делиться и кучковаться — бессмысленно. 

Я 30 лет рос в одной культурной идентичности, и отрезать её теперь и говорить, что я теперь ничем не связан с этим — бессмысленное занятие. Говорить, что я связан с эстонской культурной идентичностью тоже странно — я здесь живу всего полтора года и даже не дружу ни с одним эстонцем, поэтому как-то искать себя в этом — тоже бессмыслица. У меня есть какие-то места, какие-то люди, какие-то книги, фильмы, музыка, что так или иначе меня идентифицирует и делает из меня того, кто я есть. 

А где теперь дом? Я человек, который любит укореняться, любит место где живет, поэтому мне очень сложно сейчас, я не знаю, сколько все это может продлиться, жизнь не кажется такой постоянной, как раньше. Все меняется очень быстро, я бы сказал, что этот вопрос я оставляю открытым уже на протяжение последних полутора лет. И я не вижу перспективы для того, чтобы как-то поменять свое мнение. У меня нет никакого понимания, зачем я здесь, у меня нет понимания, зачем мне быть там или тут. Переезд у меня был спонтанный, и решение, собственно говоря, до сих пор подпитывается только тем, что у меня есть какие-то планы здесь в своей профессии. И некоторые представления о нынешней политической обстановке, которая мне диктует мою нынешнюю жизнь и ее условия. Поэтому нет особого понимания, где мне нужно быть. А покажите мне человека, у которого оно сейчас есть. Я не вижу своего будущего. Оно скрыто для меня в тумане войны и политических махинаций.

Иван, 23 (имя изменено).

24 февраля 2022 года застало Ивана на срочной службе в армии России. Эстонский паспорт «по крови» в его случае стал настоящим спасением — дал возможность выехать из страны сразу после окончания срока службы и уберег от грядущей мобилизации. Иван переехал в Эстонию из Москвы летом 2022 года.

Паспорт у меня, можно сказать, с рождения. Получил я его на основании того, что мой предок жил на территории первой Эстонской республики, причем на самой границе, в Печорах (сейчас это территория России, но в 1918-1940 была Эстония). Эстония после распада СССР позволила всем потомкам граждан вот этой первой Эстонской республики и их супругам, если брак был заключен до 1991 года, получить гражданство. Так вся моя семья обзавелась эстонским гражданством. Причем оно считается не «по натурализации», а «по праву рождения» — то есть, его нельзя лишить. При этом, у меня есть и российский паспорт, поскольку я родился в России.

Я часто ездил в Эстонию в детстве, общался с родственниками оттуда, и, когда рос, понимал, что у меня ситуация в какой-то степени уникальная. Как-то в летнем лагере я встретил девочку, у которой точно такая же история с двумя паспортами, и я сначала ей не поверил, потому что думал, что я один такой. 

Переехать конкретно в Эстонию я никогда не думал. Мне казалось, там нечего делать, она маленькая, скучная, и если уж переезжать, то куда-нибудь в место поинтереснее. Я и вообще не планировал никуда переезжать. Когда я начал задумываться над тем, где мне жить, мне хотелось в Швейцарию или Францию, но, поучившись во Франции, я решил, что хочу остаться в Москве. Эстонский паспорт был просто средством передвижения без визы, и это было очень удобно.

В момент, когда началась война, я был в армии. Интернета не было, поэтому новости я получал от друзей и родителей. Мне не верилось, что это возможно, и значения я тогда этому не придавал, больше был занят повседневными делами. 

Утром 24-го мы проснулись, мне пришла смска от друга: «Вань, началась война». Я сначала подумал, что это вброс какой-то. Стал смотреть по сторонам, искать какое-то отражение того, что читаю, в настроении вокруг. Но не все знали с утра, узнавали постепенно. Мы не знали, как реагировать. Там живешь, у тебя совершенно другие проблемы, бытовые, как побольше поспать, как поменьше поработать и побольше посидеть, сходить почаще покурить и не попасть на какую-нибудь тяжелую работу. Когда вечер наступает, все звонят домой, играют в шахматы. Мы должны были смотреть первый канал каждый вечер, это было обязательно, но ты эти новости смотришь только потому, что ничего другого нельзя. Из этих новостей было невозможно понять, что происходит. 

Конечно, мы все стали думать, не отправят ли нас туда. Начала появляться информация по сарафанному радио — кто-то узнавал через друзей, родственников, кто-то общался с ребятами из других частей, и там многие перестали отвечать на звонки — похоже, срочников тоже отправляют. Началась некоторая паника, страх. Все переживали, были и те, кто говорил — да пофиг, поеду, что мне еще делать в жизни. К концу службы, к лету, были ребята, которые решили остаться и подписать контракт — меня это больше всего поразило. Был парень из Белгорода, он мотивировал это тем, что его город бомбят, и только одного парня я вспоминаю с какой-то риторикой, что «надо хохлов мочить». В основном, все были заняты своими проблемами, хотели домой, звонили родственникам. Когда начался кипиш о том, отправят ли нас, все начали звонить домой мамам, а мамы начали звонить командиру части, и он нас построил на плацу и говорит: «Так, хорош мамам звонить беспокоить, никуда вас не отправят». И мы все должны были позвонить родителям и сказать, что нас никуда не отправляют. Жизнь шла, напряг был, но бытовуха его перебивала и он затух. Слава богу, нас не отправили, и, насколько я знаю, следующий призыв тоже. Я, честно говоря, не верил, что окажусь на войне, я знал, что выкручусь — что угодно, но на войну не поеду.

Переезжать собрались втроем с родителями. Папа, видимо, предчувствовал, что начнется что-то вроде мобилизации, и что я в высокой зоне риска. Кстати, когда я уезжал, все вокруг считали, что это лишнее, что вряд ли мобилизация будет. Когда началась, многие тоже уехали (правда, в основном, потом вернулись). Из моего окружения, насколько я знаю, на войну никто не уехал, хотя повестки приходили. В общем, еще будучи в армии, я просто ждал демобилизации, чтобы переехать, я на тот момент доверился отцу, и в сравнении с армейской жизнью переезд в европейскую страну рисовался мне в очень ярких красках. 

После демобилизации я примерно месяц готовился, собирался, приводил в порядок документы, встречался с друзьями, потому что был шанс, что мы долго не увидимся, и уехал на машине из Москвы до границы с Эстонией. Когда ехал, мне казалось, что меня там ждет классная новая жизнь, что все проблемы останутся позади.

Как дома по приезде я себя не почувствовал, но и совсем чужеродно — тоже нет, все-таки я бывал здесь на протяжение своей жизни, и у меня были родственники, в том числе моего возраста, которые помогали с бытовыми вещами, общение с ними помогало освоиться. Домой поначалу не хотелось, но и в Эстонии ощущения дома тоже не было. Только спустя полтора года, когда я уже переехал в Таллинн из Ида-Вирумаа и стал жить один, у меня появляется ощущение дома как места, куда хочется возвращаться, откуда не хочется уходить. 

Морально переезд оказался гораздо тяжелее, чем я его себе представлял. У меня был опыт жизни за границей, но это было по нескольку месяцев, и я всегда знал, что вернусь домой в Москву. А тут возвращения не планировалось. Другой язык, совсем мне незнакомый. Сейчас, спустя полтора года, я все еще его не знаю, но многие слова и обозначения мне стали уже знакомы, а в плане общения мне всегда хватает пока что русского и английского. Опыт общения с государством для меня здесь в основном положительный. Насчет того, что я не говорю по-эстонски, тоже не особо встречал недовольства, хотя замечаю, что всегда к нему готовлюсь.

В целом мне сейчас нравится жизнь в Эстонии. Таллинн мне нравится как город, есть свои недостатки и достоинства. Здесь можно жить спокойно, доверять государству и полиции. Мне до сих пор сложно считать в евро, много нового, новые продукты, сервисы, цены. Приходится искать новые круги общения, старых друзей тут нет, не хватает близких отношений, довольно одиноко, особенно поначалу, даже несмотря на то, что я переехал не один, а с семьей. 

Я не чувствую здесь себя настолько чужим, насколько, думаю, чувствовал бы себя, например, во Франции, где культура отличается еще больше от моей родной. Тем не менее, многие вещи здесь для меня хоть и становятся привычными, но по той Москве, где я вырос, я скучаю.

Пока что я вижу свое будущее здесь, в Россию возвращаться считаю небезопасным. Жить сейчас вряд ли бы хотел в Москве, но очень хотел бы иметь возможность ездить туда, когда буду чувствовать себя в безопасности в России. Планировать сейчас не получается, но как минимум ближайший год очень хотелось бы провести в Эстонии. Дом для меня сейчас — съемная квартира в Таллинне.

Митя Густав Лайус, психотерапевт, поэт, активист, петербуржец

Митя получил гражданство в августе 2023 года, переехал в Эстонию в январе 2024-го. 

Я получил эстонское гражданство по этническому признаку — у меня с Эстонией связана довольно длинная семейная история. Мои предки переехали из Эстляндии в Петербургскую губернию еще до распада Российской империи, около 1905 года. Мой прапрадедушка был мельником, он переехал с мельницы в Эстонии на мельницу на реке Лава в Петербургской губернии. И потом, когда Эстония стала независимой, они подали прошение о гражданстве Эстонии, но — мне не до конца понятно, почему — они туда не поехали. Может, в 1920-м году большому семейству было трудно сорваться и уехать, когда уже была своя мельница и земля. Мой прадедушка Иоганн остался с семьей в Петербургской губернии, хотя он даже по-русски не говорил. В Эстонию переехал его сын, мой прадедушка Август, виолончелист. 

Мы даже не знали до конца, было ли у него гражданство на самом деле или нет, это была семейная легенда. И поэтому, как одна из версий, мы так долго тянули с получением гражданства. Другая версия, которая мне нравится, что мы просто не торопились — мы же эстонцы. А третья — мы думали, что это очень сложно сделать, что нужно будет нанимать адвоката — а все оказалось совсем несложно. Мне, чтобы получить гражданство, нужно было буквально только свое свидетельство о рождении.

Поскольку мне досталась такая фамилия, мне всю жизнь приходилось объясняться: что такое, почему не Иванов? Поэтому было некоторое чувство отстранения в России — просто из-за фамилии.

У меня были мысли о том, чтобы уехать в Эстонию после окончания учебы. Но я понимал, что я все-таки именно петербургский эстонец. Я люблю большие города, люблю Петербург, свою библиотеку, язык тоже у меня все-таки русский родной. Хотелось попытаться что-то сделать и в политике, и в поэзии, и в психотерапии в России, пока это было возможно. 

Я жил в Петербурге и вполне был настроен и дальше там жить, заниматься своим делом — но потом риски возросли. Вся моя родительская семья разъехалась, братья давно уже не в России — старший в Финляндии, младший учится в Бельгии. А родители 24 февраля сказали: «Окей, мы поехали». Собрались, сели на «Аллегро» и поехали в Хельсинки — у них была финская виза. Мама боялась остаться запертой в России. 

Я еще немножко поборолся, походил на митинги, поносил передачки, но потом пошли слухи, что 3 марта объявят мобилизацию. Не могу сказать, что решение уехать было полностью моим. У меня очень тревожные братья, мама, они больше боялись за меня, чем я сам, просили улететь хотя бы на время. Купили мне довольно дорогой билет в Стамбул. Я улетел в начале марта. Для меня еще был важный момент — когда ты занимаешься психотерапией, ты не можешь позволить себе сесть, потому что сессии из тюрьмы не проведешь. А клиентам нужна была поддержка. Это ответственность. Если бы я остался, думаю сложно было бы не сесть — я не тот человек, который будет держать язык за зубами и молчать.

В ожидании паспорта я путешествовал обычным эмигрантским маршрутом — Стамбул, Тбилиси, Белград. Весной 2023-го года стало известно, что отец получил гражданство, что дало мне возможность подать ходатайство вслед за ним. Я вернулся в Россию и подал документы в консульстве, но паспорт попросил прислать в Тбилиси — если получать паспорт вне России, ты не обязан заявлять о втором гражданстве, пока не вернешься в РФ. Паспорт удалось получить в августе 2023 года, и, наконец, в январе я переехал в Таллинн.

Сейчас у меня впервые с начала полномасштабного вторжения есть какая-то своя квартира. До этого я жил у друзей, путешествовал, все было какое-то временное. 

Правда, на языке я не говорю, это проблема. Когда я заговариваю где-то по-английски, все думают, что я финн — вроде, лицо финно-угорское, а по-эстонски не говорю. По культуре мне тоже очень понятны эти люди, гораздо более близки, чем люди в России. Нет такого сексизма, который есть в России, который для меня является совершенной дикостью. Нет агрессии, которая везде в России есть, только есть пассивная агрессия, которая совсем другая. Я вполне чувствую себя эстонцем. Конечно, есть вопрос с языком, но я его учу. Я не готов отпустить свою «петербургскость», конечно, но я никогда не считал себя русским. Что такое «русский», я не очень понимаю. Я русскоязычный петербургский эстонец. 

Делаю я здесь то же самое, что и делал — занимаюсь психотерапией, в основном онлайн, пока здесь у меня очной работы нет. Ну и политикой более стабильно и активно можно заниматься. Вот был на форуме свободной России в Вильнюсе, посещал протестные акции в Таллинне, провожу встречи в Reforum Space. В этом смысле гражданство здесь дает опору: по крайней мере, тебя не депортируют. И от Российской Федерации ты теперь не зависишь. Я российский загранник даже не буду продлевать. Зачем?

Для меня лично это такая возможность обрести еще один дом. В общем, я этому вполне рад. Не тому, конечно, что сейчас война полномасштабная, но просто лично для меня этот переезд — это скорее изменение к какому-то расширению, возможности более прочно отстаивать свои позиции, политические в том числе.

Когда приплываешь в Таллиннский порт, видишь надпись: «Tere tulemast koju» (добро пожаловать домой). Я действительно чувствую, что это мой дом. В Петербурге нигде так написано не будет. Это вообще невозможно представить себе в России. Россия общается с тобой всегда казенным языком, российские надписи никогда не общаются с тобой по-человечески. И пока Россия такая, постсоветско-путинская, она не может восприниматься мной как дом. Дом, где тебя все могут ограбить и посадить — так себе дом. Здесь есть закон, в России закона нет. Беззаконный дом. По Петербургу я скучаю, несмотря на творящееся в нем беззаконие, и может быть, когда он станет свободным, буду рад вернуться туда, а в Эстонию приезжать на дачу.