«У мужчины из моей республики вероятность умереть в Украине примерно в 75 раз выше, чем у москвича» — Анна Зуева из фонда «Свободная Бурятия»

Вы живете в Эстонии несколько месяцев, а весь первый год войны провели в России. Почему вы не уехали сразу?

Я жила в Бурятии, в Улан-Удэ. После начала войны тайно волонтерила в фонде «Свободная Бурятия» и писала тексты для крупных независимых медиа, таких как «Новая газета Европа», «Верстка», «Продолжение следует» и другие. Было много просьб и заданий от коллег написать лонгрид, сделать опрос или снять видео на тему, как война влияет на жителей Бурятии, потому что погибших весной прошлого года было очень много.

Я планировала оставаться и продолжать работу. Была установка: если мы все уедем, кто же останется в стране и что-то поменяет? Надо работать вопреки всему, пусть и не называя вещи своими именами, потому что очень важно быть журналистом на месте, даже если твой редактор где-то в Риге или Праге. Чрезвычайно важно быть связующим звеном между читателями-россиянами, эмигрировавшими и оставшимися. Это такое единое целое, и, когда одно звено отсутствует, довольно сложно услышать голос правды в медиа.

Каково было работать журналистом в условиях военной цензуры?

Некоторые медиа, видимо, не до конца понимающие, что такое цензура во время войны, предлагали мне поговорить с матерями или женами погибших военнослужащих. Я от таких заданий отказывалась. Я довольно известная журналистка в Бурятии, мою личность могли установить. Я соглашалась на те темы, где можно было не произносить слово «война». В частности, писала про мобилизацию и эмиграцию жителей Бурятии в Монголию

Легко ли удавалось поговорить с людьми?

Я просто стояла у военкомата и ловила всех, кто туда шел. Это и матери, и жены, и мужчины, которые хотели что-то сказать военным руководителям, например, что повестка им пришла неправильно. Ловила всех, кто был готов поговорить. Мобилизация для людей стала шоком, а пожаловаться и выговориться в государственных медиа невозможно. У нас же в госмедиа всеобщая поддержка войны и Владимира Путина. Сомневающихся в необходимости войны на местном ТВ и в газетах, получающих миллионы из бюджета Бурятии, нет. Я задавала человеческие жизненные вопросы, не осуждая собеседников. Мне кажется, что участие и сочувствие способствовали открытому, искреннему диалогу. Люди говорили о своих чувствах, просили только не указывать персональные данные.

В начале войны у меня было редакционное задание поговорить с жителями Улан-Удэ о погибших из Бурятии на войне в Украине, о том, как они относятся к войне. Опасная тема, но я согласилась. Проводила опрос недалеко от места, где хоронили военных. Это спортивный центр, лукодром. Стрельба из лука — один из национальных видов спорта бурят. Днем там хоронили мужчин, а вечером там тренировались дети. Ответы людей были разными. Одни были в ужасе от того, что есть погибшие. Другие мне говорили, что украинцы сами виноваты, а война — это необходимость и в Кремле, дескать, люди лучше в политике разбираются. Тот уличный опрос для меня — очень травматичный опыт.

Когда вы поняли, что надо уезжать? И почему выбрали Эстонию?

В сентябре прошлого года началась мобилизация, это стало сильным стрессом для меня. Я начала задумываться об отъезде. В Бурятии мобилизация прошла словно шторм, многих мужчин мобилизовали. В ноябре глава республики заявил о том, что в школы будут трудоустроены мужчины, побывавшие на войне, так как в программу введена военная подготовка с пятого класса. У меня десятилетний сын, на тот момент он учился в третьем классе. Кроме того, мои риски как журналистки были очень высоки. В регионе не так много людей, которые открыто выступают против войны. Я чувствовала, что подхожу к красной черте.

Всё это в совокупности привело к решению об отъезде. В марте этого года я уехала, сначала в Турцию, потом какое-то время жила в Чехии и Польше. В апреле оказалась в Эстонии. Я бывала в этой стране прежде и немного знакома с ней. Таллинн — милый, уютный, комфортный город. У меня здесь есть друзья.

Вы продолжаете работать в фонде «Свободная Бурятия», теперь уже открыто. Как возник фонд и чем он занимается?

Фонд образовался в начале апреля прошлого года. Его создали буряты и бурятки, живущие за рубежом. За месяц до этого люди собрались и стали записывать видео о том, что буряты и бурятки против войны, потому в начале войны был такой нарратив в провластных медиа, что вся Бурятия за Владимира Путина и поддерживает его войну. Мои земляки хотели этими видео под хештегом #БурятыПротивВойны показать, что не все буряты поддерживают военные действия. После этой акции в YouTube и в других соцсетях было решено создать фонд и работать дальше.

Какие задачи у фонда? Первая и основная — информационная. В социальных сетях у нас несколько тысяч подписчиков, на ютуб-канале — шесть тысяч, в Instagram — двенадцать тысяч, в телеграмме — две тысячи. Мы говорим о том, почему мы, жители Бурятии, в том числе этнические буряты и бурятки, осуждаем эту беспощадную войну. Также рассказываем о колониальном характере этой войны, расизме в России, истории и культуре бурятского народа, по субботам изучаем бурятский язык в нашей еженедельной рубрике «Время бурятского».

Вторая — подсчет погибших мужчин, которые так или иначе связаны с Бурятией. Третья — правозащитная, юридическая помощь. В фонд обращается много людей с вопросами о том, как разорвать контракт, как избежать мобилизации, что делать, если оштрафовали на акции против войны. Мы также собираем деньги на штрафы, помогаем эвакуироваться. К слову, прошлым летом фонд помог нескольким десяткам военнослужащим разорвать контракты с Минобороны.

Четвертое направление работы — развенчивание мифов и фейков о бурятах. 

В украинском информационном пространстве тоже были фейки. Аналитик и ученая Мария Вьюшкова — соосновательница фонда — детально разбирала миф про бурят в Буче. Выяснилось, что там были два азиата: калмык и бурят. Остальные — это люди со славянским фенотипом лица. Вероятно, этнические русские. В любом случае все они — псковские десантники. 

Очень удобно обвинить людей, не являющихся этническими русскими, в военных преступлениях. Но непонятно, почему национальность является отягчающим (или смягчающим) обстоятельством. У преступления нет национальности. Развенчивая мифы про бурят на войне в Украине, команда фонда не защищает бурят, воюющих в Украине. Наша команда защищает правду. Люди имеют право знать ее. Это важно понимать.

Добавлю, что шлейф «о жестоких бурятах» тянется не с Бучи, а с две тысячи четырнадцатого года, когда военный Доржи Батомункуев из Бурятии обгорел в танке под Дебальцево. Журналистка «Новой газеты» Елена Костюченко взяла у него большое интервью. Тогда мир узнал, что, военные из Бурятии — этнические буряты — находились на территории Украины еще в 2014-2015 годах, хотя Путин говорил, что «нас там нет». Кроме этого, после высказываний о войне в Украине папы Римского о том, что «самыми жестокими, пожалуй, являются те, кто из России, но не придерживаются русской традиции, такие как чеченцы, буряты и так далее» быть бурятом — означает стать мишенью для травли по всему миру. Извинений Франциск не принёс.

Сколько людей из Бурятии мобилизовали с начала войны?

По данным фонда «Свободная Бурятия», десять тысяч человек. Сколько из них этнических русских, сколько бурятов и представителей других народов, мы не знаем, но можем предположить, что, раз бурят в Бурятии треть, то, наверное, в этих десяти тысячах треть — это буряты. То есть три с половиной тысячи, по нашим оценкам. Если не брать в расчет моральную сторону вопроса, почему они вообще оказались мобилизованными, это много для бурятского народа. В Бурятии 280 тысяч бурят. А всего в России бурят менее полумиллиона. Поэтому каждый погибший на этой войне — большая потеря для бурятского народа, его генофонда. В Москве, например, мобилизовали примерно столько же, но в столице России проживает пятнадцать миллионов человек, а в Бурятии меньше миллиона. Примерно каждый 20-й погибший мобилизованный — это житель Бурятии. У мужчины из моей республики вероятность умереть в Украине примерно в 75 раз выше, чем у москвича.

По количеству погибших Бурятия занимает одно из первых мест в России. О чем говорят эти цифры?

Да, Бурятия с начала этой войны занимает первые строчки по количеству погибших. Мы нашли порядка одной тысячи некрологов мужчин, погибших на войне против Украины. Триста из них — этнические буряты. Кто-то скажет — русских на этой войне погибает больше. В абсолютных цифрах это так, но есть и относительные показатели. Это несопоставимо, потому что русских в России сто десять миллионов, а бурят — четыреста шестьдесят тысяч. Путин и его чиновники отнимают национальную идентичность, культуру, язык у украинцев, убивают их и тут же убивают граждан РФ, которые, что называется, не относятся к «титульной нации».

В российской армии этнических бурят около 0,7%. Однако в процентном соотношении доля бурят в армии в 1,5–3 раза больше относительно их численности в РФ. Это обусловлено имперскостью российского государства. Оно намеренно располагает в приграничных территориях (республика граничит с Монголией) военные части с целью сохранения и охраны своей территории. В Бурятии пятнадцать военных частей и, конечно, в них служат этнические буряты, которые потом оказываются на войне и там умирают.

В Бурятии не так много производств, заводов. Служба по контракту для мужчины, особенно из деревни, как бы это кощунственно ни звучало, это социальный лифт. Мальчик оканчивает девять классов школы, техникум, потом идет служить в армию, затем ему предлагают заключить контракт с Минобороны. Он соглашается, потому что 75 тысяч рублей (около тысячи евро) — это хорошие деньги для Бурятии.

Это понятная жизненная стратегия с высокой зарплатой, льготами, оплачиваемым отпуском, льготной ипотекой. Поэтому некоторые этнические буряты между карьерой в Москве или другом крупном российском городе и военной службой выберут армию. Москва — расистский город. Люди из национальных республик это знают, поэтому предпочитают остаться в Бурятии и служить по контракту.

Важно отметить, что военные в приграничных территориях более подготовленные и оснащенные, поэтому на войну в Украину их направляли первыми. Профессиональных военных из Бурятии бросили в самое пекло, поэтому уже в марте в республике регулярно хоронили участников войны.

Официальная российская историография утверждает, что Бурятия добровольно вошла в состав России. Какова точка зрения бурятских историков на эти события?

Советский историк и этнограф Алексей Окладников еще в шестидесятые годы поднял документы, провел экспедиции и пришел к выводу, что никакого добровольного вхождения не было. Была жестокая, кровопролитная война этнических бурят с этническими русскими, так называемыми служилыми людьми или казаками. Буряты сопротивлялись русской колонизации 118 лет. Для них это была отечественная война. Это подтверждает и Владимир Хамутаев (историк, придерживающийся отличной от официальной точки зрения на историю бурятского народа, из-за чего подвергался давлению и вынужден был уехать из России в 2013 году). В начале XVII века Русское государство начало завоевание Сибири, в том числе бурятских земель. Они тогда находилась под юрисдикцией двух монгольских ханств.

В советских и в российских школах говорят, что было «покорение», «освоение» или даже «добровольное вхождение бурят в состав Российской империи». Это не так. Казаки убивали мужчин, женщин продавали в рабство. После подписания Буринского договора между Россией и Китаем в 1727 году буряты оказались разделены между двумя государствами. С этого момента большая часть территории, исторически заселенной бурятами, находилась под контролем России, а остальная часть — под контролем Китая. 

Но буряты — кочевой народ, они пасли животных, ходили в Монголию и обратно. Госграница по сути была в голове у всякого рода чиновников. Революция 1905 года и высылки оппозиционеров в Сибирь послужили мощным толчком для первой большой волны миграции бурят. Потом была вторая из-за Первой мировой войны. В советское время граница стала более четкой. Но буряты пытались ее переходить, спасаясь от гражданской войны. Их расстреливали. Во время коллективизации люди тоже уходили в Монголию большими семьями.

Вопрос, возможно, провокационный: почему буряты, сами пострадавшие от колонизации и долго сопротивлявшиеся ей, так охотно идут на захватническую войну?

Вопрос абсолютно не провокационный, он очень важный. Российское образование настроено на оглупление собственных граждан. А признать на государственном уровне насильственный захват исконной земли бурят, их убийство — невозможно. Не нравится советским и российским диктаторам такая история. Им нужны красивые слова и чтобы люди лишних вопросов не задавали. На таких книгах, учебниках, фильмах выросли целые поколения людей, которые не знают, а и порой не хотят знать свою истинную историю. Верить в миф про «присоединение» легче и приятнее, чем узнать про колонизацию, насильственную русификацию и христианизацию. Дескать: «все нормально же, мы — русские и буряты — вместе здесь живем, работаем, что прошлое ворошить!?»

А семейная память не сохранялась?

В Улан-Удэ есть памятник репрессированным, он стоит на улице Соборной. Память никто не бережет, с ней не работают на государственном уровне. В России не принято заботиться о сохранении исторической памяти. Поэтому мало кто артикулирует, проговаривает вслух неприятные факты. Потому что не были проведены в девяностые годы декоммунизация, десоветизация. Люди не хотят слышать горькую правду, потому что с ней трудно жить. Может быть, этническим русским неприятно узнавать о себе неприятные факты. Я русская, но не испытываю унижения и не чувствую удара по самолюбию от признания того факта, что русские казаки 350 лет назад колонизировали другие народы. Русских никто не заставляет каяться, но нам нужно признать горькие факты своей истории, официально зафиксировать их, честно общаться с детьми и друг с другом и делать всё возможное, чтобы колонизации не повторилось.

В общем, раз «добровольно вошли, значит нужно защищать российскую государственность и русский мир». Хотя «русский мир» каждый день отнимает у бурят их мир. Бурятский язык входит в группу исчезающих языков по классификации ЮНЕСКО, потому что на бурятском, к сожалению, говорит меньше половины этнических бурят. И ответственен за это Советский Союз, потому что, если ты говоришь на родном бурятском языке, то «а что это ты говоришь на бурятском? нас не уважаешь? ты бурятский националист, панмонголист? Говори на русском!». Бурятский — это якобы язык улусов. 

Некоторые родители не учили бурятскому своих детей, чтобы они не столкнулись с теми проблемами, с которыми столкнулись они сами.

А в 2018 году депутаты Госдумы приняли закон, по которому изучение национальных языков в школе становится факультативным. Например, сейчас всего один урок бурятского в неделю. Попробуйте выучить язык, занимаясь им раз в неделю! Бурятский, к сожалению, стал языком домашнего общения, хотя является государственным языком. В правительстве Бурятии говорят на русском, в мэрии на русском, в суде на русском. Язык жив, когда это язык повседневного общения, причем официального тоже.

За эти полтора года изменилось ли отношение бурят к войне?

Думаю, да, потому что сейчас почти в каждой семье есть кто-то, кто погиб на этой бесславной и ужасной войне. Люди не понимают, за что умирают эти военнослужащие, какие цели у этой войны. Задают вопросы: почему мы денацифицируем Украину, если в России расизм, ксенофобия и нетерпимость к любой инаковости? Кстати, именно Фонд «Свободная Бурятия» одним из первых стал говорить, что денацифицировать нужно Российскую Федерацию, а не Украину, потому что уровень расизма, с которым сталкиваются российские азиаты, граждане Российской Федерации, очень высок.

В общем, вопросов у людей все больше, а поддержки войны, я уверена, меньше. И мне кажется, что ее и не было толком. С кем бы я ни говорила, живя весь первый год в Улан-Удэ, встречала абсолютный шок и недоумение от такого бесчеловечного решения Путина.

Можно предположить, что я была в информационном пузыре, общаясь с интеллигентными людьми. Но я общалась с разными людьми. Кто-то мне действительно говорил, что «всё неоднозначно», но ярых сторонников войны в своем окружении я не встречала.

Войну нормализуют и популяризируют только Алексей Цыденов и его правительство, депутаты городского совета и Народного Хурала Бурятии — главного законодательного органа республики. Эти негодяи развешивали баннеры на видных местах, например, букву V на памятнике Ленину — это самая большая голова революционера в мире. Смельчаки трижды его поджигали, но растяжку чиновники снова вешали, потому что у них есть власть.

Вербовка мало-помалу идёт до сих пор: рекламные баннеры с призывом к «настоящим мужчинам» подписать контракт висят на церквях, трамваях, рядом с учебными заведениями. Но очередей в военкоматы нет и никогда не было. Наоборот, люди обходят это гиблое место стороной, потому что никто не хочет умирать за дворцы и яхты кровожадного старика.

В марте этого года актер одного из бурятских театров вскрыл себе вены прямо на сцене, до этого отказавшись выступать перед российскими военными. Что об этом известно и как относятся к этой истории в Бурятии?

Актер русского драматического театра имени Бестужева Артур Шувалов после окончания спектакля во время поклонов перед зрителями перерезал себе вены на руке в знак протеста против экономического и психологического насилия со стороны руководства — постоянно зигующего и популяризирующего войну художественного руководителя Вячеслава Дьяченко и директора (теперь уже бывшего) Натальи Светозаровой. Эта история говорит о том, что в Бурятии есть смелые люди, которые готовы противостоять диктатуре и давлению. Оно в случае с Артуром длилось год. Она говорит о том, что театр в России умирает. Только из русского драмтеатра в Улан-Удэ уволились шесть человек. Четверо из них — ведущие артисты. Все они против войны. В Бурятии об этом ужасном случае, конечно, известно. О нем писали журналисты медиа «Люди Байкала», я делала три видео на своем ютьюб-канале, где 34 тысячи подписчиков и почти все они из Бурятии, фонд «Свободная Бурятия» делал все возможное, чтобы придать огласке эту чудовищную историю. Кажется, даже госмедиа об этом писали. Зрители в зале снимали на мобильные телефоны и позже распространяли ролики в соцсетях. В мае Артур Шувалов с женой Светланой Полянской — тоже актрисой этого театра — уехали в Грузию.

Недавно ваш фонд был признан нежелательной организацией. Как это повлияло на вашу работу?

1 сентября этого года Генеральная прокуратура РФ объявила нас «нежелательной организацией». До этого — в марте — «иностранным агентом». В вину нам ставится оказание юридической помощи людям, создание просветительских материалов и составление санкционных списков. Безусловно, мы занимаемся тем, что действующий бесчеловечный режим раздражает, а именно — рассказываем, что у граждан есть права, и помогаем изучать свою идентичность (язык, историю, культуру). Мы не признаем это решение и будем его обжаловать в суде. Кроме этого считаем его неконституционным, нелегитимным и дискриминационным. На нашу работу это решение никак не повлияет. Этот ярлык — дополнительная мотивация и пиар для нас. Мы продолжим свою пацифистскую деятельность. Живем не в России и не опасаемся преследования. Подписчиков и подписчиц, которые остаются в России, предупредили о том, как теперь взаимодействовать с фондом «Свободная Бурятия» — не лайкать, не репостить, не донатить, не комментировать, но читать, смотреть и писать нам в директ о своих мыслях и чувствах. Путину не убить солидарность между людьми.

Вы в Эстонии уже несколько месяцев. Сложно ли вам было легализоваться?

Я еще в процессе легализации. Легализоваться россиянам в Эстонии после начала полномасштабной войны, на мой взгляд, непросто, но трудности возникают по объективным причинам. Лично я благодарна чиновникам и полицейским Эстонской Республики за возможность находиться в демократичной стране и чувствовать себя в безопасности. 20 августа я была на президентском приеме в честь очередной годовщины возвращения независимости Эстонии. У меня была возможность поблагодарить Алара Кариса и рассказать ему немного о Бурятии. Выяснилось, что он прекрасно осведомлен о ней, а его отец был на Байкале во время экспедиции.

Как ваш ребенок адаптируется на новом месте? Школа, язык, новые друзья?

Прекрасно адаптируется. Филиппу очень нравится Эстония. Он полюбил ее еще год назад — тогда мы были здесь с недолгим визитом. Летом сын посещал два детских лагеря дневного пребывания. Сейчас ходит в школу. Она русскоязычная, с мягким погружением в эстонский язык. Я очень хочу, чтобы сын освоил эстонский. Мы уже учим стишки и песни. Филипп также ходит в секцию футбола. Тренер Рондо однажды заметил его на стадионе и пригласил в клуб «Калев». В команде все мальчики — эстонцы. Занятия спортом и одновременно языковая среда — что может быть лучше этого? Также у Филиппа есть русскоязычные друзья во дворе и в классе. Он сидит за одной партой с Мишей из украинского Энергодара. Однажды мы шли втроем из школы после уроков. Спрашиваю: «Мишенька, давно ли приехал в Таллинн и как ты вообще?». Он глаза опустил, вздохнул и говорит: «Четыре месяца назад уехали подальше от обстрелов». «Ох, Миша, больно это слышать. Приходи к нам в гости иногда!» — сквозь подступающие слезы пробормотала я.

Как ваши родные, оставшиеся в России, относятся к происходящему?

К сожалению, поначалу у родителей было всё «неоднозначно». Было страшно осознавать, что негодяям в телевизоре они верят, а мне — дочери — нет. 

Пропагандистские клише из их рта разрывали мне сердце. Очень больно, когда собственные родители считают тебя «предательницей родины». Но я смогла до них достучаться. Теперь они хотят, чтобы огонь был прекращен, а люди перестали умирать на войне, спровоцированной Путиным. Недавно мама в телефонном разговоре сказала: я рада, что вы живете в демократической стране, а не в этом мраке, где царят нищета и разруха. Еще мама смотрит мои прямые эфиры на ютьюб-канале «Zueva», которые я регулярно провожу. Это хорошее достижение для 73-летней женщины, которая год назад смотрела «Первый» и «Россию-24».