Кинокритик Андрей Плахов в Риге: «Гибель богов» Висконти особенно актуальна в нынешние трагические времена

При каких обстоятельствах вы стали писать книгу о великом итальянском режиссере?

Во время карантина я почти потерял интерес к современному кино. Тогда я подумал, это потому, что мне надо воспользоваться свободным временем и дописать большую книгу про Лукино Висконти. Соответственно, пересматривал старые картины мастера и те, что с ними перекликаются. Потом подсел на оперные трансляции из лучших театров мира: только «Парсифаля» прокрутил четыре версии, потому, что Висконти весь пронизан музыкой Верди и Вагнера. И только посмотрев «Ромео и Джульетту», спектакль шекспировского театра «Глобус», наконец понял, в чем тут дело.

Посланный отцом Лоренцо гонец, который должен сообщить Ромео о хитром плане усыпления Джульетты, попадает в чумной карантин и не может доставить письмо в Мантую — всего лишь сюжетный ход. За ним стоит реальность, в которой жили и творили великое искусство наши предки. У них были совсем другие отношения со смертностью — чрезвычайно высокой в процентном отношении и имевшей чрезвычайно низкий возрастной порог. Не сравнить с комфортным XXI веком, где неожиданная смерть может настигнуть тебя в основном в виде онкологической опухоли или, реже, теракта в самолете.

Почему Висконти? 

В нашей жизни какие-то сюжеты, главные события закладываются в юности. Я учился на мехмате, но тем не менее стал сбегать с лекций, хотя очень хорошо учился, сбегал в кино, смотрел зарубежные фильмы, которые тогда редкое появлялись в нашем прокате. И тогда я посмотрел несколько важных для себя фильмов, которые определили мою дальнейшую жизнь. Среди них, например, был фильм Антониони «Затмение», «Шербургские зонтики» Жака Деми, о котором я сейчас пишу книгу и откуда появилась Катрин Денев, о которой я книгу уже написал, с которой общался и вел переписку. С Висконти все иначе. Он еще был жив, но был пожилым классиком и встретиться с ним я не мог. 

Я уже был женат, у нас был ребенок, но мы с супругой решили резко поменять жизнь и поехали из Львова, где я родился, в Москву, поступать во ВГИК. Висконти тогда считался более-менее приемлемым режиссером, потому что был коммунистом, но с другой стороны, гомосексуалом. С одной стороны он был левым и прогрессивным, с другой — снимал какие-то декадентские фильмы, которые считались порочными с точки зрения советской идеологии. Я не видел ни одного фильма Висконти, но прочитал книгу Веры Шитовой, которая была посвящена первому периоду творчества Висконти, до фильма «Леопард». 

Абитуриенты, помню, перед вступительными экзаменами мне говорили: ни в коем случае не упоминайте в разговоре с экзаменаторами Бергмана, Годара, Тарковского. В общем, на экзамене я выпалил на вопрос о любимом режиссере: «Висконти!» «А какие его фильмы его смотрели?» «Знаете, никаких, но я прочитал книгу Веры Шитовой». Меня приняли. Потом я писал о Висконти дипломную работу, диссертацию и давно, наверное, мог бы о нем написать книгу, но прошли годы и я подумал, что это просто мой долг. 

О нем можно писать всю жизнь, но не знаю, дописал бы я ее, если бы не пандемия. Она мне помогла совершенно неожиданно. Я оказался в замкнутом пространстве, стало легче сосредоточиться, поменялся образ жизни, до этого я очень много перемещался по миру. 

Потому что начали работать санкции, в частности, по линии бумажных поставок. Была бумага, но извините, наподобие туалетной. Печатать на ней Висконти было бы некрасиво и я уже подумал, что проект не осуществится. Но провидение сжалилось над нами. Мы сами купили хорошую бумагу, какой-то последний кусок буквально, и книга вышла.

Но потом начались другие проблемы — с распространением книги и с ее презентациями, потому что в это время мы с супругой уехали из России, а перевезти эту книгу за границу было тоже очень непросто. Какими-то партиями стали перевозить тираж в Ригу. Кстати, Рига — это единственный город, в котором книга сейчас продается. Но готовимся к презентации в Берлине, потому что там тоже очень много русскоязычной публики. 

Самый важный для вас фильм Висконти? 

Очень сложно выбрать. Конечно, я обожаю «Рокко и его братья», «Леопард», «Семейный портрет в интерьере». Но все-таки для меня самым важным остается его фильм «Гибель богов». Висконти часто воспринимался как классик, который уже отошел в прошлое. Все понимают его значение, но особой актуальности не видят, потому что время пошло вперед, теперь другое кино, другая жизнь, иные приоритеты. И вот именно сейчас, когда я заканчивал эту книгу, я особенно остро почувствовал, насколько актуальна «Гибель богов» в нынешние трагические времена. 

Наступили новые времена и казалось, что такое не может повториться, но Висконти знал, что может. В семидесятые годы, уже будучи пожилым человеком, он снял «Семейный портрет в интерьере», где на примере семьи показал, как возрождается неофашизм в Италии. И тем более «Гибель богов». Мы знаем, что фашизм сейчас возрождается и в некоторых других странах и вообще, он не умер, никуда не делся. 

Как и Томас Манн, по новелле которого снята «Смерть в Венеции» — он сперва поддерживал начало Первой мировой войны, ему казалось, это во благо Германии, вливает свежую кровь. И сегодня мы можем вновь слышать знакомые мотивы на эту тему. Так что все это становится чрезвычайно актуальным. 

О великом кинорежиссере Сергее Эйзенштейне, родившемся в Риге и именем которого названа одна из улиц латвийской столицы. Но сейчас некоторые поднимают вопросы о переименовании улицы — дескать, Эйзенштейн являлся пропагандистом советского режима (фильмы «Броненосец Потемкин», «Стачка», «Октябрь»).

Я понял ваш вопрос. Эта тенденция была еще во время перестройки в середине восьмидесятых, когда молодые российские критики стали писать «разоблачительные» статьи об Эйзенштейне как о пособнике режима и прочем. Когда-то мы делали ретроспективу на Московском кинофестивале — «Кино тоталитарной эпохи» и встык показывали фильмы Дзиги Вертова, Ленни Рифеншталь, пропагандистские немецкие фильмы и «Александр Невский» того же Эйзенштейна.

Но все это, понимаете, не простой вопрос. Все равно история показала, что Эйзенштейн великий режиссер. И то, что он действительно был связан с идеологией — это так. С другой стороны, он в какой-то степени был даже сформирован той идеологией. Не идеологией даже, а энергией революции. И не только он, но и Мейерхольд, и Малевич, весь русский авангард. Другое дело, что конец этого авангарда оказался трагическим, в том числе для самого Эйзенштейна. Первую серию «Ивана Грозного» он начинал, как прославление Сталина, а вторую серию уже положили «на полку», запретили, потому что он начал за здравие, а кончил за упокой. Эйзенштейн и его время — это история.