«Я должна прожить это снова, высказать наконец все то, что пережила, оглянуться и погрузиться в бездну ада, в которую превратился мой когда-то цветущий город на берегу самого теплого моря, а ныне город-призрак Мариуполь», — считает Ирина. Она поделилась своей историей на страничке в соцсети. С согласия Ирины мы публикуем ее рассказ от первого лица.

Дуло российского танка было направлено в лицо моей дочери, на меня и на мужа. Самая большая моя боль, что я не смогла вывезти из этого ада свою родную мать. И вот я хожу по улицам тихого города на западе страны, а перед глазами стоит моя родная мамочка посреди разгромленного двора в частном секторе Мариуполя.

Мы не готовились к войне, разве можно к такому подготовиться! Запас пищи дома был, у нас крепкий дом, есть надежный подвал, на улице колодец. К нам приехали пересидеть какое-то время две подруги дочери, проживавшие в квартире. За два дня до начала войны мы купили щенка овчарки, еще была собака Ника и кот Тимка.

«Научились по звуку определять, летит к нам или от нас»

Сначала даже в подвал не спускались, обстрелы были слышны, но где-то далеко. Сообщения друзей и знакомых в соцсетях об отъезде из города удивляли и немного возмущали. Вроде бросают родной город на произвол судьбы, пусть враги бегут, мы же у себя дома.

Начиная с 1 марта, обстрелы становились более мощными, пропали свет и вода. Но газ был, поэтому в доме было тепло, уютно, мы готовили, что хотели. В подвал все еще не бегали, но спустили туда теплые вещи и одеяла. Еще даже была мобильная связь, хотя нестабильная. А еще мы нашли старенький транзистор, там можно было поймать украинские новости.

С 3 марта начался ужас. Мы почти не спали, сидели в подвале, вокруг нас все грохотало. Мы научились по звуку определять, летит к нам или от нас. Обстрелы были интенсивные и мощные, содрогались стены, земля под ногами ходила ходуном. Мы молились и иногда слушали радио. Тишины почти не было: снаряды разрывались где-то совсем рядом каждые 10-15 минут.

Звуки. Очень страшные звуки, лязг металла, свист летящего снаряда. Притаился и ждешь — прилетит к нам или в соседнюю хату. Пока оно свистит, ты каждый раз прощаешься с жизнью, обнимаешь мужа, держишь замерзшую руку дочери и молишься. Я думала только о том, что, если пришло время умирать, то хотя бы без боли, чтобы сразу умереть, без страданий. Двое суток мы не спали, основную часть времени проводили в подвале. Мы не знали, что происходит снаружи, но слышали, как рушились дома наших соседей. Нашу Волонтеровку просто расстреливали.

К 5 марта мы были измучены до предела. Не спали и почти не ели. Щенка овчарки каждый раз забирали в подвал. Он спал себе под грохот снарядов, почти не скулил. Мы назвали его Марик, хотя сначала он был Джеком.

Страшнее всего было, когда наступала ночь. Каждый раз не знаешь, переживешь ли ее. Обстрелы были очень сильные — грады, мины, иногда мы слышали грохот самолетов, которые сбрасывали на Мариуполь мощные бомбы.

Постоянные взрывы, лязг металла, звон битого стекла, свист мин, ракеты градов, грохот самолетов. Этот звуковой фон сводил с ума. Иногда сидя в подвале мы не слышали друг друга. Даже самого себя иногда не было слышно.

Наш Марик научился спать и есть под обстрелами в подвале. Приближалась ночь на 6 марта — мы устали от обстрелов, уже почти не было страшно, было скорее пофиг. Так что мы больше были дома, потому что в подвале холодно, у мужа температура, девушки и я начали кашлять. После полуночи стреляли очень мощными снарядами , они постоянно летели в нашу сторону, от нас почти ничего не летело — мы понимали, что украинские войска отступили, враг был совсем рядом.

Час ночи — страшно, стреляют сильно, но не часто — раз в сорок минут, раз в полчаса. Мы спустились в подвал, молились, почти засыпали. Один взрыв и тишина, один взрыв и снова мертвая тишина. Все устали. Я сказала, что больше не могу в подвале, замерзла и хочу немного погреться и поспать. Мы решили, что будем в доме.

Постелили матрац на пол в самой безопасной комнате. Я даже начала дремать. И вот к нам прилетело. Дом содрогнулся, я увидела в темноте искры, везде был дым, в горле — привкус крови и цемента, в ушах звенело, мы ничего не слышали. Крепкая деревянная дверь вылетела вместе с рамой. К счастью, она упала в коридор, а не на мою дочь. Христина спала как раз под этой дверью.

Железная входная дверь в дом была изогнута в дугу и заблокирована. В подвал мы выходили через ванную комнату, там у нас был выход в гараж. В гараже стояла наша машина, а во дворе автомобиль Дарки, подруги моей дочери. Оказавшись во дворе, мы увидели, что ее машина превратилась в сито — вытекал бензин, автомобиль весь в дырах от осколков, перебита газовая труба. Больше мы ничего не видели, было темно, страшно — мы спрятались в подвале. А дальше непрерывный обстрел. До семи утра мы не могли выйти из убежища.

«Было страшно представить, что нам надо куда-то ехать»

Решили уезжать. По радио впервые объявили о гуманитарном коридоре, который будет открыт. Решили ехать к Драмтеатру, чтобы воспользоваться коридором. Наш дом был разрушен. От взрыва выбило окна с рамами, все двери вырваны, части крыши не было, везде стекло. Мы не могли найти кота. Торопливо собирали вещи, что-то выбрасывали. Нас было семь человек — мой муж и дочь, две ее подруги, сестра мужа со своим мужем, а машина только одна.

Собирались урывками, потому что обстрелы продолжались с перерывами примерно в 20 минут. Пришли соседи помочь убрать разбитую машину Дарки, чтобы мы могли выехать со двора. Муж убирал стекло, чтобы уберечь колеса машины. Я растерянно оглядывалась посреди разрушенного дома: вот моя любимая кофемашина, какой вкусный был кофе! Вот новая морозильная камера, которую мы даже не включили ни разу. У дочери в комнате новый диван. На стенах семейные фото — улыбающаяся дочь с папочкой, мы все вместе на новом пирсе, мы в осеннем парке — эпизоды счастливой жизни, которая уже никогда не вернется.

Муж кричит, что нужно в подвал, сейчас прилетит. Я бросаю все, бегу, он за мной, падает на лестнице и прямо на спине скатывается к нам вниз. Плакать уже нет силы, слова молитвы теряются в затуманенной и оглушенной голове. Мне хотелось проснуться и понять, что это сон. Или просто умереть там. Было страшно представить, что нам надо куда-то ехать. Туда, где стреляли так часто, что закладывало уши.

Мы сидели и считали, сколько у нас есть времени между сериями обстрелов, единичные залпы мы не учитывали. Высчитали, что есть минут 15-20. За это время надо как можно дальше уехать от Волонтеровки.

Я сказала что хочу увидеться с мамой, хотя бы сообщить ей, что мы живы и что будем уезжать из города. Мама сказала мне, что никуда не поедет — пусть враги убираются, а она у себя дома! Ох мама, мама.

Увиделись, торопливо обнялись, поцеловались, я плакала сильно, мама утешала, что все будет хорошо.

Ехать было страшно. Нас в машине семеро, на дорогах оборванные провода, брошенные сожженные трамваи, автомобили, увидели мертвую собаку, которой осколком почти отрезало голову. Я плакала.

Потом мы заехали за мамой Дарки с четырехлетним ребенком — они тоже хотели выехать через зеленый коридор. В машине нас было уже девять.

Мародеры несли по пять шуб с ценниками ЦУМа

В центре Мариуполя было хорошо. Люди ходили по улицам, еще работали некоторые магазины, обстрелов почти не слышно, на площади возле театра много машин и людей, есть полиция. Поражали мародеры, которые несли по пять шуб с ценниками ЦУМа. Они даже не прятались, не обращали внимания на полицию, а полиция будто не видела их.

Мы простояли около Драмтеатра несколько часов и нам сказали, что никакого коридора не будет. Куда деваться, мы не понимали. У нас больше не было дома. Но мы были живы.

Решили ехать к моей родной сестре. Она жила в многоэтажке на площади Кирова. Приехали, поплакали, нас накормили, у них еще был газ и немного продуктов.

Переночевали и опять на Драмтеатр в ожидании коридора. Бесполезное ожидание: никто нас не выпускал. На площади было около 50 автомобилей, в помещении театра — тысячи людей с детьми. Были среди водителей отчаянные, которые рассказывали, что люди самостоятельно на машинах прорываются в Запорожье, некоторые говорили, что такие одиночные автомобили расстреливают.

Спрашивали у полиции, можно ли ехать, но никто ничего не понимал. Снова нужно было искать, где ночевать. К сестре возвращаться не было смысла. Ночью у нее тоже исчез газ, да и не хотелось их объедать, нас было много.

Обратилась к нашему директору. Она пустила нас в редакцию «Приазовского рабочего». Мы радовались, это рядом с театром, утром снова приедем на площадь, уже наверняка дадут этот коридор! Потому что мы слышим по радио, Верещук обещает (вице-премьер Украины Ирина Верещук — прим. НГ)!

Ночью ударил мороз и выпал снег — мы спали в офисе на цементном полу, дрожали от холода так, что говорить было сложно. Но у нас появились некоторые продукты — сыр, печенье, немного яблок, сосиски.

И снова площадь Драмтеатра. И снова нет коридора. И снова, поиски где ночевать.

Приехали к семье Дарки. Это частный сектор за шлаковой горой. Там было два дома — в одном был камин, но нас было одиннадцать взрослых и трое детей. Продуктов совсем мало — 1,5 кг картошки на всех. Но было печенье, крупы, и здесь почти не стреляли. Конечно, мы слышали взрывы. Но к нам почти не прилетало. А еще здесь был колодец и площадка, где можно было поймать мобильную связь. Еду готовили на огне, ходили за дровами и водой. Было неплохо, но температура опустилась почти до минус 20. Камин был в одном доме и топили мы его только вечером, экономили дрова. Мы с мужем и его сестра с мужем спали во втором доме — там было всего 2 градуса тепла. Мы мерзли очень сильно, спать ложились в верхней одежде, даже в перчатках.

Мужчины голодали, нам, женщинам, меньше еды надо. А еще у нас был Марик, собачка тоже голодала, варили ему немного каши, ел он шкурки от овощей и фруктов, полюбил яблоки.

Было страшно, очень страшно, мы передвигались почти бегом, пригибаясь во время обстрелов. Дорога туда и обратно заняла полтора часа. Было слышно, что где-то недалеко идет бой, взрывы сменялись автоматными очередями. Маму я увидела. Мы плакали, в соседнюю хату влетела мина, в доме мамы загорелась крыша. Но у мамы очень крепкий подвал. Там на цокольном этаже три комнаты, есть где спать, продукты тоже у нее были, но она не хотела ничего готовить. Сказала, что поедет, если я ее заберу. Я сказала, чтобы была готова — надо машиной, потому что пешком она не дойдет. Мы оставили маме наш адрес и схему как нас найти.

Между тем у нас становилось все жарче — уже страшно было спать ночью. Прилеты были не только от нас, но и до нас долетало. Люди собирались у колодца — делились новостями.

Сюда за водой начали ездить со всего города. Колодец берегли, на ночь закрывали на замок. Рассказывали, что на Правом берегу кто-то влил в колодец мазут, воду уже пить было нельзя. Однажды к месту возле колодца прилетело. После взрыва исчезла женщина, остался только один тапок и шапка. Искали ее два дня — не было ни крови, ни тела. Нашли через несколько дворов — она была мертва. Взрывной волной забросило ее на заброшенный двор. Зарыли тело в огороде.

После обеда меня нашла моя родная сестра — она перебралась к маме. В ее дом на Кирова в квартиру на четвертом этаже влетел снаряд, у нее на первом этаже выбило все окна и повредило дверь. Я обрадовалась, что мама не одна, вместе легче выжить. А еще нас навестила кума Нади — владелицы дома с камином. Они привезли детям гостинцев. Хотя у самой двое малышей, она поделилась.

Весь прошлый год я лечила онкологию, почти закончила курс лечения. Война-сука все отменила. Но мне нужно было промыть венозную порт-систему. Это такая штука, которую мне вшили под кожу, чтобы делать капельницы. Ее нужно промывать раз в месяц, иначе тромбоз и капут. У меня была специальная игла и препарат, но уколоть и промыть может не каждая медсестра. Хотела сама попробовать, но муж не дал. Поэтому решила обратиться в военный госпиталь на плавбассейне — это недалеко от поселка, где мы жили.

Пошли мы с Даркой, было удивительно тихо, почти не стреляли. Под воротами госпиталя стояли два автомобиля. Они приехали на дисках, колес не было, машины разбиты. Наши ребята привезли раненого. Парень был бледен, но в сознании. Его вытащили из машины на асфальт, потом переложили на брезентовые носилки и понесли в здание госпиталя. Мы объяснили на пропускном пункте ,что нам нужна медсестра. Сказали идти в плавбассейн — там открыли кабинет медпомощи населению. Зашла без проблем, а там друг моего племянника Леша. Он медик, врач-анестезиолог. Он все сделал: промыл мне порт, но волновался, потому что никогда с таким не сталкивался. Хорошо что у меня был спирт, ему выдали только перекись водорода.

На плавбассейне мы увидели очередь. Люди писали на руках номера, чтобы получить гуманитарную помощь — продукты. Мы тоже записались. Сказали приходить завтра, а еще пообещали детям отдельную помощь — ящик печенья. Мы решили, что пойдем завтра. Снова приходила моя сестра, принесла нам немного продуктов, даже мясо — вымя. Я ей тоже рассказала о гуманитарке на плавбассейне, договорились там встретиться.

Ночь была адская, обстрелы не утихали, самолеты бросали мощные бомбы на завод — я вообще не спала и молилась. Мы понимали, что надо куда деваться — но куда? Хотели прорываться к маме, но там шли бои. Мы смотрели на горящий город. Уже не ездили на площадь перед Драмтеатром. О зеленом коридоре уже даже по радио не говорили. Со смотровой площадки было видно дымящийся и пылающий Мариуполь. Горели 23-й и 17-й микрорайоны, Правый берег и Зелинского.

Утром 15 марта было слышно взрывы, но мы пошли к плавбассейну за продуктами. Пошли вчетвером: я, мой муж, Дарка и Надя с документами на двоих детей, чтобы взять печенье. Пробирались почти бегом, было страшно, только слышали свист, пригибались, падали на землю.

На площади перед плавбассейном было около двух тысяч человек, пенсионеры, мамы с детьми. В очереди за продуктами сказали, что те номера, которые нам писали, ничего не значат. По ним нам выдадут только талоны на продукты. Талоны на 24 марта. Детям по документам тоже ничего не дадут — надо приходить с детьми.

Никого не волнует, что обстрелы: хотите продуктов — ведите детей!

Мы стояли и не понимали что нам делать дальше, я выглядела сестру. Вдруг прилетел снаряд. Не на площадь, а в военный госпиталь, это очень близко. Площадь дрогнула, людей засыпало обломками кирпича, осколками, люди кричали и плакали, кто-то молился, стоя на коленях. Но почти никто не расходился, есть людям было нечего, потому ждали продуктов.

Я настаивала, чтобы мы пошли домой, у меня была почти истерика. Я не хотела продуктов, я хотела просто выжить. И мы ушли, но вскоре на площадь прилетело снова и этот снаряд уже попал в здание плавбассейна. Мы бежали, а над нами свистели осколки, мы ползли вдоль заборов, а у нас за спиной вопили люди на площади у бассейна.

Добрались домой, но там тоже было страшно — мины, снаряды разрывались очень близко. Было страшно потерять машину — она стояла под открытым небом во дворе. Мой муж ломал ветки для растопки мангала и рубил дрова — надо было начинать готовить ужин. Ели мы два раза в день. Завтрак — чай с чем-то. Ужин — суп какой-то или каша, была еще свекла и горох. Было варенье.

Я стояла во дворе возле машины. Снаряд прилетел в соседний дом. Земля вздрогнула, машина подпрыгнула, в дом рядом со мной влетел большой осколок — он выбил огромную дыру в стене. Мой муж едва не погиб. Его взрывной волной отбросило метра на два, забросало обломками разбитого дома, вылетели окна. В доме, куда влетел снаряд, женщине оторвало руку и ногу, ее мужу разорвало лицо и шею. Но эти люди были живы. Женщина лежала на асфальте и просила перенести ее в дом — собственно в то, что от него осталось. Она не кричала, даже не плакала и не стонала. Просила позвать куму, соседку, чтобы проститься с ними. Потом, когда мужчины все же перенесли ее в дом, она просила, чтобы угостили их колбасой, которая у нее была спрятана. Через полчаса она пожаловалась что ей холодно и отошла в мир иной. Похоронили ее прямо во дворе. Прилетело и в нашу машину — треснуло лобовое стекло и перестали закрываться две двери с одной стороны.

По радио мы услышали, что из Мариуполя выехала самоорганизованная колонна в 2 тысячи машин и все они доехали до Запорожья. Я сказала мужу, что если переживем ночь, то завтра в шесть утра едем. Окна заколотили коврами, потому что поднялся ураганный ветер. До мамы даже не мечтала дойти — там шел бой, было слышно танки, пушки, грады, а еще самолеты. Я молила небо, бога и всех святых, чтобы ночью не повредило машину и не прилетело в дом. Почти никто не спал, детей положили в ванную. Решили, что едем все. Но во второй машине всего пять литров бензина, погнутые диски, спущенное колесо и едва работает коробка передач. За ее рулем будет Дарка, она три месяца как получила права.

«Дуло танка с клеймом Z было направлено в лицо моей дочери»

В шесть утра мы были готовы, но пока собирали детей, качали колеса, время шло. Я нервничала, потому что везде стреляли. В 6:40 мы отправились в путь, договорившись, что со второй машиной встретимся на выезде из города. Мы еще не знали, что выезд из города — это большая проблема.

Это было 16 марта, Драмтеатр еще был цел, но машин на площади совсем не было. Мы добрались до площади и хотели следовать по проспекту Мира, но там невозможно было ехать: везде стекло, провода, поваленные деревья. Выкрутив руль, муж поехал параллельной улицей, доехали до «1000 мелочей» и направились в сторону Зелинского. А там ад. Мы ехали по стеклу, железу и оборванным проводам. Ехали, не понимая куда. Муж кричал, что если мы проколем колеса, то все погибнем. Мы кружили дворами среди горевших многоэтажек, по улице были разбросаны снаряды, везде воронки от взрывов, куда ехать — непонятно. На тротуаре догорал труп человека. Мы были в панике.

Вдруг увидели российский танк. Дуло танка с клеймом Z было направлено в лицо моей дочери, на моего мужа и на меня. Мы были шикарной мишенью, башня танка замерла. До сих пор не понимаю, почему он не выстрелил. Муж выкрутил руль и заехал в какой-то переулок. Мне казалось, мы уже не выберемся. Все плакали и кричали «Господи помоги».

И мы выбрались. Через узкую улочку доехали до выезда из города, потом на мелекинскую трассу и поехали на Мангуш. Там было тихо, там не стреляли.

Мы две недели не видели хлеба. Когда в Бердянске к нам подошла женщина и предложила хлеб, мы все, даже мой муж, заплакали. Наш Марик путешествовал с нами, он научился пить воду из пластикового стаканчика, спать долго, чтобы не хотелось есть. А нашу вторую собаку Нику и кота Тимку мы оставили в разрушенном доме на Волонтеровке. Мы оставили им много корма и воды… но мы их оставили.

Помните куму, приехавшую к нам с лакомствами для детей, хотя у нее было своих двое? Позже мы узнали, что она при обстреле вышла из дома, где остались детки, муж и свекровь. В дом прилетел снаряд — прямое попадание! Она сама похоронила своих родных и наотрез отказалась покидать Мариуполь.

Мариуполь уничтожен! Его нет, этот город — привидение! Мы слишком круто жили, мы были счастливы, мы разозлили орков на временно оккупированной территории! Слишком высока цена за независимость. Но мы выжили.