logo
Новая газета. Балтия
search
ИнтервьюОбщество

Акушерка из Мариуполя Татьяна Соколова 50 дней продолжала работать в подвале: «Мы решили остаться и помогать, пока это нужно»

За это время родились 27 здоровых детей

Акушерка из Мариуполя Татьяна Соколова 50 дней продолжала работать в подвале: «Мы решили остаться и помогать, пока это нужно»

Лауреаты премии имени Анны Политковской Светлана Ганнушкина и Татьяна Соколова (справа)

После начала обстрелов Мариуполя акушерка Татьяна Соколова и ее коллеги из роддома № 2 почти пятьдесят дней продолжали принимать роды в подвале. Все это время Татьяна продолжала вести журнал поступлений: за это время благодаря работе акушерки и ее команды родились 27 здоровых детей.

Сейчас Татьяна Соколова живет в Эстонии. Мы поговорили с ней о том, каким она запомнила город после вторжения, каково это — принимать роды под обстрелами в подвале, и почему ее семья решила сначала остаться в Мариуполе, а потом уехать.

Мариупольская акушерка Татьяна Соколова стала лауреатом премии имени Политковской, которую вручает неправительственная организация RAW in WAR (Reach All Woman in War) уже 16 лет. Вручение проходило в Лондоне в рамках фестиваля «Женщины мира».

Какими вы запомнили первые дни вторжения?

Рано утром 24-го февраля город обстреляли. Были прилеты рядом с родильным домом. Стали сыпаться стекла из окон, женщины проснулись, началась паника. Хотя все в последнее время говорили о войне, думаю, что большинство тех женщин, которые лежали у нас, не верили в то, что Россия нападет.

Мы начали успокаивать людей. Женщины стали собирать свои вещи, просить их забрать, и вскоре всех наших рожениц, которые настаивали, забрали родственники. После этого обстрелы не были такими частыми, роддом еще работал в обычном режиме.

Со 2 марта обстрелы стали постоянными. Бомбы с неба, обстрелы с моря. Мариуполь запылал. Начали гореть дома, над городом стоял смог, 2 марта с утра были очень сильные обстрелы, и вечером рядом с нашим домом загорелся дом. Уже на тот момент в городе не работали магазины, скорая помощь, пожарники. Я попросила сына отвезти меня на работу, потому что третьего у меня была смена. Почему-то я в сердце своем думала, что это должно вот-вот закончиться.

Второго марта пропал свет, газ, всякая связь, и вечером мы с семьей и соседями поехали в родильный дом, в подвал. К тому моменту там было уже очень много людей, семьи сотрудников, люди из соседних домов. Когда через какое-то время мы их пересчитали, оказалось, что в подвале было сто семьдесят человек. Среди них были роженицы с детками, которые не смогли уехать, потому что наш левый берег был отрезан.

Сколько вы там пробыли?

Я пробыла там до конца. Не помню, когда нас оттуда вывели, то ли пятнадцатого апреля, то ли двадцатого. То есть почти пятьдесят дней.

Закончилась наша деятельность тем, что к родильному дому подъехали два больших автобуса с военными, вооруженными автоматам. Нам дали час, чтобы мы собрались и пересели в автобусы. Автобусы направлялись в поселок, где были фильтрационные лагеря, чтобы проверить всех жителей нашего подвала.

До этого к вам приходили военные?

Первыми, кто пришел к нам, была группа военных, вооруженная автоматами. Они сказали, что представляют ДНР. В первый раз они пришли рано, в пять утра, проверили все помещения, проверили наших мужчин, предложили им зайти в вестибюль и раздеться до пояса. Искали татуировки, смотрели документы. После этого к нам стали приезжать и ДНР, и российская пресса. Потом стали приезжать чеченцы. Мы знали, что это чеченцы, потому что у них на спинах было написано «Ахмат сила». Очень часто они приезжали, проверяли помещение. Иногда заходили в перевязочную с автоматами и каждый угол проверяли.

Татьяна Соколова

Татьяна Соколова

Не представляю, как вы работали. Все эти дни сотрудники роддома находились в подвале? Никто не захотел уехать, вывезти семью?

У нас были медики, и к тому моменту был небольшой запас медикаментов, о котором позаботилась наш главврач. Третьего числа был страшный обстрел, на улицах стали появляться трупы, которые не было возможности убрать. Ночью работали снайперы. К нам первый раз поздно ночью пришла женщина, у которой начались схватки. Она под обстрелами, рискуя жизнью, собралась и пришла к нам вместе с мужем в страхе, в истерике: «Помогите мне, я начала рожать, я не знаю, что делать».

Видя мужество этой женщины, мы с бригадой решили, что раз в городе нет ни больниц, ни скорой помощи, мы останемся и будем помогать до тех пор, пока в нас будут нуждаться.

В бригаде были акушерка, доктор, анестезиолог и детский врач. Мы собрались вечером и пообещали друг другу, что никто из нас не убежит, потому что, если хоть один решится уйти, мы не справимся. Все продолжали работать.

Изображение

Как вы справлялись технически? В подвале, без электричества и воды?

Света не было. Окна сразу вывалились, в подвале было темно и днем и ночью. Было очень холодно на улице, и окна забили матрасами. У нас был генератор и небольшой запас соляры. Генератор включался два раза в день: утром и вечером на час. И еще включали генератор, когда были роды. Мы заводили женщину в наш оборудованный родзал, и работали при свете фонариков в телефонах, при свечах, при лампадках. Когда подходило время, включали генератор, и уже при свете женщина рожала.

Когда был свет и если хватало соляры, я иногда успевала вымыть инструменты, мне давали полчаса.

Тогда я могла нагреть чайник и разбавить холодную воду. Потом эта роскошь закончилась, мы экономили соляру, и инструменты я мыла в очень холодной воде.

Поскольку не было света, инструменты мы мыли, вытирали и потом просто обжигали. Я мыла инструмент, замачивала его в дезсредстве, которое я собрала со всех этажей. Очень тяжело было в холодной воде отмыть кровь, иногда я это ведро мыла долго, плакала над ним, потому что рук не чувствовала. Тем не менее я понимала, что это очень важно — не навредить, и я их мыла, вытирала, потом складывала в большой белый лоток, наливала спирт и зажигала.

Изображение

А вода, продукты?

Мы сливали воду из батарей, из бойлеров. Во дворе был большой резервуар, в который пожарные машины привозили и сливали воду до войны, и вначале эту воду мы использовали для мытья и смыва. Но когда рядом люди узнали о том, что там есть вода, ее очень быстро вычерпали.

За чистой водой ездил мой сын. На левом берегу у людей во дворе была скважина. Было очень сложно доехать под массовыми обстрелами, люди гибли, но туда можно было поехать, отдать две емкости, на которых было написано «родильный дом», и через какое-то время забрать.

К нам еще приезжали волонтеры, девушка с парнем, у которых на машине был прицеп и стояла емкость большая с водой. Я не знаю, где они брали воду, но в начале нашего пребывания они приезжали, уже в конце их не было, и отливали воду в нашу емкость из своего бака. Половину нам, а половину куда-то в другую больницу везли. На тот момент, когда они приезжали, еще в городе работала какая-то другая больница.

Еду готовили на костре прямо возле роддома, но, после того как там был прилет, костер перенесли в другое место.

Потом постоянно его переносили. Рожениц и детей старались кормить три раза в день. А сотрудников и взрослых кормили два раза.

Продукты привозил мой сын. Тогда на левом берегу были продуктовые склады, и хозяева просто их открывали. Но проблема была в том, как туда доехать под такими обстрелами и как привезти. Иногда Костя уезжал на машине, а приезжал без колес, на дисках. Однажды нам привезли две канистры спирта, инструменты мы им тоже стерилизовали.

Чуть позже к нам стали приходить мирные жители с осколочными ранениями, и мы вынимали осколки, пытались обрабатывали эти раны.

Изображение

Много людей обратились к вам за помощью за это время?

Я это даже знаю точно, потому что я старалась вести документацию. Заполняла журнал поступлений, заводила историю родов и вела журнал родов. Поэтому я знаю, что с начала войны до того, как мы уехали, к нам пришли двадцать девять женщин.

Но здоровых детей родилось двадцать семь, две женщины потеряли своих детей. Один ребенок был убит прямо во чреве матери.

9 марта на родильный дом номер № 3, который находился в центре города, сбросили авиабомбу. И там погибли дети, женщины. Оттуда к нам привезли трех женщин, две из них были на носилках, раненые, а одна пришла сама. Вид их был, конечно, страшный. Когда привезли носилки, где они лежали, Катя и Вика были окровавлены, засыпаны мусором, стеклами. После того как мы начали разбираться, обнаружили, что у Викиного новорожденного отсутствует сердцебиение, а она ранена в живот. На тот момент мы первый раз сделали операцию в подвале, кесарево сечение, и достали погибшего малыша.

Еще была отдельно женщина, которая пришла к нам на роды. У нее ребенок просто погиб внутри. Он был очень маленький, кило четыреста всего, и он, наверное, от страха и от стресса просто там замер.

Я была там единственной акушеркой. Если это были операции, то понятно, что мы там были все. Я была и операционной сестрой, мы все были одной командой, не считались ни с чем, делали одну работу.

Когда стало понятно, что надо уезжать?

Когда к нам в подвал пришли русские с автоматами, мы поняли, что у нас больше нет никаких обязательств. Больше некому оказывать помощь, потому что нас оттуда выгнали.

Мы с семьей приняли решение добираться до Украины. Тогда это было очень рискованно, потому что коридоров на выезд из Мариуполя совершенно не было. Были истории, когда и колонна из шести машин двинулась в сторону Украины, а возле Володарска их расстреляли. Вышли танки, и первые три машины просто сгорели со всеми пассажирами.

Тем не менее, поскольку у меня был очень болен муж, и его жизнедеятельность поддерживали определенные препараты, которых не было в подвале, мы очень стремились выехать, чтобы спасти ему жизнь.

И мы выехали. Костя, мой сын, был за рулем. Связи не было никакой, информацию передавали из уст в уста. Маршрут наш был в оккупированный Бердянск, потому что мы слышали, что там организовывают коридор, по которому можно выехать в Запорожье. Мы доехали до Бердянска и узнали, что коридора уже нет. Тогда поехали через посадки, блокпосты, проселочные дороги. И доехали, нас выпустили, мы оказались в Запорожье. Потом добрались до Львова, где моему мужу смогли оказать помощь.

Изображение

Известна ли судьба остальных членов вашей бригады?

Я не знала, что дальше будет делать моя бригада. Никто меня в свои планы не посвящал. Говорили только, что все пройдет, мы вне политики, и надо будет работать дальше. Только такие были разговоры, ничего конкретного. Куда они уехали, как они вернулись к работе и что произошло, я не знаю. Я только увидела в соцсетях, что эти люди сейчас живут и работают там, в оккупированном городе.

Сколько вы прожили во Львове? Вы же потом оттуда уехали?

Мы прожили во Львове полгода. У нас там никого не было, но там есть Институт сердца, где мужу пытались помочь. Потом уехали в Эстонию, где нам посоветовали очень хорошего врача-кардиолога, и сейчас мы все живем в Эстонии, в городе Валга.

Как здесь вас приняли?

Эстония приняла нас хорошо, потому что она оказывает очень большую помощь переселенцам. Нам не отказались в защите. с нами очень хорошо общались во всех соцслужбах, отвечали на все вопросы. Но ближайшая работа, куда мог бы устроиться сын, находится в ста восьмидесяти километрах от города. Город очень маленький, и мы хотим переехать в большой город, где вероятность устроиться на работу больше.

Я не пыталась устроиться на работу, потому что понимаю, что, для того чтобы работать, нужно знать эстонский язык. И я очень надеюсь, как и все украинцы, на победу Украины. Надеюсь, что я вернусь в свой Мариуполь и буду там работать.

Когда вы узнали о премии Политковской, что вы почувствовали?

Меня это, конечно, очень тронуло. Но я испытывала двоякие чувства. Я на фестивале познакомилась со многими женщинами, они просто героини. Это женщины-правозащитницы, которые защищают детей, матерей. Я восхищалась этими женщинами, и я очень хотела говорить о моих женщинах из Украины: о мужественных роженицах, которые ночью шли в роддом под обстрелами, защищали своих детей, очень хотели, чтобы их дети родились и их приняли специалисты, хотели хоть как-то их защитить, как-то им помочь.

И я бы очень хотела, чтобы все эти женщины, эти мужественные украинки, которые пришли к нам в роддом, рожали там без света, кормили своих детей и детей других женщин, у которых не было молока, —

мне бы очень хотелось, чтобы они не попали в эту ситуацию, в которой они оказались, и чтобы мне не пришлось получать эту премию.

Изображение

Недавно на российских телеканалах показали сюжет о том, как Путин побывал в Мариуполе и там встретился с жителями города, которые его благодарили за освобождение. Можете ли вы что-то об этом сказать?

Ну я, мягко говоря, не понимаю этих людей. А от чего он освободил жителей Мариуполя? От родственников, матерей, сыновей, мужей, детей — от чего? Я уже не говорю о домах, которые разрушены до основания. Я не могу понять, как можно было сбросить авиабомбу на родильный дом, на здании которого висел огромный белый флаг с красным крестом. Его было видно далеко, он развевался, как бы прося о милости, о пощаде. Как можно было бросить авиабомбу на драмтеатр, где сидели больше тысячи людей, в основном женщины и дети, и перед которым была надпись «Дети» огромными буквами? Там была площадка, где всегда стояла новогодняя елка, Дед Мороз, Снегурочка, где играли дети. Как это можно было сделать?

Читайте также

На сайте Кремля из видео с визитом Путина в Мариуполь вырезали фрагмент, где женщина кричит «это все неправда»

На сайте Кремля из видео с визитом Путина в Мариуполь вырезали фрагмент, где женщина кричит «это все неправда»

Я и сейчас закрываю глаза и вижу улицы, заваленные трупами. Люди выходили, чтобы как-то выжить, где-то достать воду, еду, чтобы накормить своих детей, и оставались на этих улицах иногда, потому что убрать трупы не было возможности. Когда были массовые обстрелы, их просто присыпали землей, а иногда собаки глодали их кости. Я это помню, и я не знаю, где были эти люди, когда все это происходило в городе.

Изображение

У меня была такая ситуация. Наш дом находится возле родильного дома. И я в какой-то момент решила пойти посмотреть, что происходит с моими кошками. И, когда пробегала мимо дворов, я просто замерла. Я не могла сдвинуться с места, когда я увидела такую картину. К двухэтажному зданию подъехал танк. В этом доме когда-то жила наша сотрудница. Танк мне показался огромным, на нем была нарисована большая белая буква Z. Дом одноподъездный. Танк подъехал к нему и выпустил все снаряды посредине. И дом просто сложился. И я тогда подумала — а если там дети, а вдруг там кто-то есть?

Однажды к нам на перевязку пришел молодой парень. Я размотала ему колено, а оно уже было инфицированное, начало гноиться, с запахом, и я у него спрашиваю — когда ты получил такую рану? Он называет время, пять или шесть дней назад. И я спрашиваю, а почему ты не пришел сразу, смотри, у тебя рана завязана грязной какой-то непонятной тряпкой, началось инфицирование. А он совершенно хладнокровно на меня смотрит и говорит, что его дом находился на третьем участке, и они с семьей, отец, мама, он и сестра, были в квартире. Когда начинался обстрел, они спускались в подвал. И вот он услышал, что начались взрывы, увидел танки, и они быстро стали спускаться с четвертого этажа. И где-то на уровне второго этажа снаряды этого танка достали их, лестница обрушилась, и под завалами оказались его мама и сестра. И он сам в эти дни пытался их раскопать, вытащить, он даже слышал голос сестры.

После всех этих историй я не знаю, как можно благодарить Путина.

Это какое-то кощунство. И я не знаю, мариупольцы ли это были, но мне кажется, что это не мариупольцы. Я не знаю, сколько мирных жителей, сколько детей погибло в Мариуполе, но думаю, что эта цифра станет когда-нибудь известна, и это приведет в ужас весь мир.

Фото: Анна Резникова, Susannah Ireland\RAW in WAR, из архива Татьяны Соколовой

shareprint
Главный редактор «Новой газеты. Балтия» — Яна Лешкович. Пользовательское соглашение. Политика конфиденциальности.