В рамках своего турне в Таллине, Риге и Вильнюсе выступил Санкт-Петербургский государственный академический театр балета Бориса Эйфмана
В Риге спектакль великого хореографа был показан на сцене Латвийской Национальной оперы, с которой у мэтра особая связь. Именно здесь в 1976-м он поставил «Гаянэ» Арама Хачатуряна, который тут же сняла на пленку американская телекомпания (случай по тем временам неординарный). Ставил Борис Яковлевич в латвийской столице на стыке 1970-80 и отдельные номера — в частности, «Многоголосие» на музыку Pink Floyd (само решение поставить балет на музыку британской рок-группы было революционным).
пресс-фото
В последние годы неординарная труппа Бориса Эйфмана выступает в латвийской столице практически ежегодно, все показы проходят при неизменных аншлагах. Того же «Родена» именитая труппа привозила дважды. Но вот случай с «Чайковским» особенный.
Балет о двойной жизни великого русского композитора был впервые показан в Риге в 1996-м году. И это было потрясением. «Душа художника — это территория, за которую бьются ангел и дьявол», — сказал тогда Борис Яковлевич, и неслучайно в этой постановке две главные роли — Чайковский и его Двойник. Спустя два года эту постановку Эйфман перенес для Латвийского национального балета — случай исключительный, перенос постановок мастер практикует крайне редко.
Нынешняя версия балета обновлена, и у него дополнение к прежнему названию — «Чайковский. Pro et Contra». Чайковского потрясающе танцевал Олег Габышев — кстати, невысокого роста, что для труппы Эйфмана скорее исключение, чем правило. Но в результате все два часа, что идет спектакль, перед нами крайне ранимый и чувствительный человек, неврастеник — все эти чрезвычайно эмоциональные состояния Габышев передает весьма тонко, он не просто танцовщик, но и настоящий артист.
пресс-фото
Ему в противовес — Двойник в исполнении Сергея Волобуева, обладатель высокого роста и невероятной артистической харизмы. Две половинки одного гения — один по-женски чувствительный, второй — настоящий, стойкий и достаточно властный мужчина. И тут история про то, что «когда б вы знали, из какого ссора растут стихи, не ведая стыда», как писала Анна Ахматова. Тут невероятные сцены, когда Двойник ногами цепляется за тело Чайковского и им никак не разорвать это раздвоение.
Наверное, для фотохудожников снимать на пленку такие спектакли — истинное наслаждение. Потому что здесь нет лишних движений и каждый кадр — законченная картина.
Двойник — он же и злой Ангел, который преображается в Ротбарта из «Лебединого озера». И целая стая лебедей, среди которых мечется великий композитор (в финале он сам станет лебедем и умерев, его бездыханное тело, подвешенное к поставленному на бок круглый стол, будет задрапировано — тем самым скрыв от официальной истории многие факты нелегкой биографии композитора). Здесь и одноглазый Дроссельмейер, и Маша с Щелкунчиком из одноименного балета.
пресс-фото
И — добавление к прошлой версии — появление Онегина, Ленского и Татьяны из «Евгения Онегина» с пропеваемой фразой «Быть может, это все пустое?» И Чайковский, почти как Татьяна Онегину, пишет письма к своей благодетельнице Надежде фон Мекк (танцевала Мария Абашева, обладательница классической красоты и стати, истинная «эфмановская» актриса).
Здесь накал эмоций и страстей на грани фола — под симфоническую музыку Чайковского и с присутствием влюбленной фон Мекк, с пачками денег, с внезапной женитьбой на Антонине Милюковой (Любовь Андреева) и фатой во всю сцену, и с отчаянием в глазах композитора, вокруг которого аплодирующая на сцене светская публика — он признанный классик.
Эйфман в хорошем смысле слова работает на публику, немного по американским лекалам (в апреле у него традиционные гастроли в Нью-Йорк) — здесь все ярче, чем прежде. Чего стоит только один костюм Джокера, танцующего во время кульминационной сцены — карточной игры, идущей под торжественный «Флорентийский сувенир» Чайковского.
пресс-фото
Наверняка это один из самых автобиографических спектаклей великого хореографа. Давно замечено, что гения может понять только гений. Эйфману это явно удалось. Но по сравнению с прежней постановкой здесь уже абсолютная и предельная ясность хореографического языка. Борис Яковлевич, как скульптор Роден, отсек все лишнее и довел постановку до идеала.
«Здесь каждая поддержка, каждый поворот головы неслучаен и несет смысловую нагрузку», — как сказал уже во время антракта ветеран Латвийского национального балета Владимир Пономарев, танцевавший в семидесятых в том самом «Гаянэ». И это дорогого стоит.
