22 декабря в Таллине в Национальной библиотеке Эстонии с лекцией о Рождестве выступил известный российский миссионер, церковный ученый, писатель и общественный деятель протодиакон Андрей Кураев. Перед лекцией он ответил на вопросы корреспондента «Новой газеты – Балтия».
Почему вы решили приехать с лекцией именно в Эстонию?
Случайность. Мои петербургские друзья пригласили меня в поездку по Прибалтике на машине, а когда об этом узнали другие знакомые, мне предложили в Таллине прочитать лекцию.
Как вы считаете, многообразие религий (разные ветви христианства, как в Эстонии, или в принципе разные религии, как в России) укрепляет общество или, наоборот, ведет к непониманию и разрозненности?
Это зависит от того, как само общество воспринимает разные религии. Если проповедники видят в инакомыслии по отношению к себе проблему, то, конечно, это раскол и тревожное напряжение. Но, как показывает история Европы, установление тотального единомыслия у граждан — это то, что на самом деле ослабляет любое государство. Из-за этого пролилась кровь в Англии, в Германии, на Балканах… В России тоже, к сожалению… В конце концов сильнее стали те государства, которые быстрее поняли, что этническое и религиозное разнообразие в некоей стране — это ее богатство, а не ее болезнь.
Многие россияне говорят: я верю в Бога, но не поддерживаю РПЦ, потому что мне не нравится этот институт. Такая точка зрения имеет право на существование?
Естественно, имеет. Простите, я сейчас сделаю некритический выпад в адрес мусульманства. Дело в том, что мусульманские проповедники, когда критикуют христианскую веру, говорят: Бог один, Он не может быть троичен; Бог есть дух, Он не может страдать… Бог невидим, поэтому Он не может стать человеком. Я же им отвечаю: «Дорогие братья, вы подумали, что сейчас сказали? Вы несколько раз сказали: «Бог не может»! Вы не о соседе по подъезду это сказали, вы о Всемогущем сказали, что он чего-то не может! Кто вы такие, чтоб перед лицом Бога помахивать милицейской палочкой: туда не ходи, сюда ходи!» Верующие люди, и я в том числе, больше критиков церкви знают о той мерзости, которая есть в церковных коридорах и дворцах, но когда и мне хочется что-то окончательное сказать и хлопнуть дверью, я сам к себе обращаюсь с той же речью, что раньше к мусульманам: а имею ли я право за Бога решать, где граница Божьего долготерпения? Что вот грехи такого-то поколения Бог еще терпел, а нам Он бросил потом: «Нет, это уже никак невозможно, и Я от вас отрекаюсь!» Все-таки отношения родителей и детей учат тому, что мера терпения родителей гораздо больше, чем мера терпения детей. И больше, чем представления детей о ней. Для Церкви Бог – Отец. Поэтому безобразия в церкви, простите, блядство церкви (а это слово из Откровения Иоанна Богослова) Бог все-таки прощает и лечит. Хотя порой лечит очень больно и жестко.
Какова роль церкви в светском государстве? Существуют ли границы, которые церковь не должна переходить?
Есть много моделей церкви в светском государстве. В России она, конечно, довольно странная. До недавнего времени я успокаивал критиков этой модели, говоря: знаете, не все так плохо. Если государство так или иначе поддерживает приоритет привилегированной конфессии — православия, но это не оборачивается потерями для других, если пряники для излюбленного партнера не означают расстрела для всех остальных… Но сейчас уже какая-то граница перейдена… Пример — моя собственная судьба, когда по требованию патриарха меня уволили из государственного университета, и такие случаи начинают множиться. Серьезнейшая проблема — это некое обжорство властью. И оно у патриархии проявляется на триста процентов. Вот где они могут остановиться? Нет такой внутренней аскезы, самоограничения, и начинается: я это мог бы съесть, это княжество к себе прирезать, вот тут деревеньку себе взять… Если безгранично алчный человек сам не может остановиться, надо помочь ему и дать ему по рукам. И задача гражданского общества в том, чтобы остановить обжорство высоко поставивших себя попов. Ради их же блага.
Какова цель вашей критики в адрес патриарха Кирилла?
Во-первых, есть мой личный спрос на правду. Патриарх сделал мне шикарный подарок — он дал мне свободу. Я философ, я просто смотрю и анализирую. Мне это интересно, это мой мир, в котором я разбираюсь. Оценить новую модель смартфона я не могу, а оценить новый костюм патриарха («новое платье короля») — это я могу.
Второе: моя критика патриархом, конечно, не будет усвоена. Но я думаю, что более молодое поколение епископов, священников, просто семинаристов потихонечку будет привыкать к мысли, что мы живем в обществе, в котором всегда найдется какой-нибудь дьякон, который не будет аплодировать. И слово этого заштатного критика для значительной части общества будет убедительнее, чем помпезно-комплиментарная риторика официоза.
Третье: я считаю, что эта критика — в конце концов тоже миссионерство. Я же не Александр Невзоров, я не с позиции атеизма критикую события в жизни моей родной церкви, поэтому люди могут просто видеть: можно честно замечать проблемы и недостатки церковной жизни, но при этом оставаться в ней. Почему оставаться? Потому что я вижу, что в церкви есть и нечто другое – поэтому я в ней остаюсь.
На ваш взгляд, понятие «оскорбление чувств верующих» имеет право на существование в принципе и как статья Уголовного кодекса в частности?
Понятие такое не имеет права на существование. Чувства — это слишком субъективная вещь, и я единственный эксперт в мире по своим собственным чувствам. Никакой суд не может установить, имел я основания оскорбиться или нет. Поэтому может быть закон, наказывающий за вторжение в религиозную службу, если ты входишь и мешаешь людям молиться. За это можно наказать. За хулиганство в храме. И во многих странах это есть. За разрушение святыни другого человека можно отвечать. Но чувства — это не то понятие, которое может быть в кодексе.
Когда я училась в университете, мы все были неверующими, но иронически относились к предмету «научный атеизм». Не говоря уже о факультете, который вы закончили. Как так?
Я пошел туда не ради атеизма, а скорее ради изучения религиозной мысли. Отчасти это было случайностью: я хотел заниматься философией, логикой, но мне показалось, что на этих кафедрах слишком хорошо знают моего отца, поэтому решил идти от них дальше. Я пришел на кафедру атеизма не для того, чтобы бороться с религией. Помню первый кафедральный спецкурс — вошел лектор, профессор Яблоков, и сказал: так, товарищи, я знаю, какой вопрос будет первым, поэтому я сразу на него отвечу. Итак, на вопрос, есть Бог или нет, научный атеизм отвечает положительно! Да, товарищи, Бога нет! И действительно, студенты, если слышали, что кто-то пошел на кафедру атеизма, спрашивали: «Что тебя привело к вере?» Это была шутка, но это было больше, чем шутка.
Нецерковные люди в России симпатизируют вам больше, чем церковные. Связано ли это с вашей миссионерской позицией «быть немного вне церкви» или с тем, что вы говорите вслух о проблемах, которые в РПЦ не принято решать публично?
Во-первых, и когда я активно миссионерствовал в самой церкви, мне тоже было сложно, в частности, потому, что считалось хорошим тоном сказать: «Кого надо, Господь Сам приведет». На что я им отвечаю: а сейчас вы намекаете, что мои публикации, критические отзывы кого-то оттолкнут от церкви? Что ж – верну вам ваши слова: кого надо, Господь Сам и приведет, и оттолкнет, и вразумит. Не бойтесь, за Бога не решайте. Что касается сегодняшнего отношения, то не так уж все плохо – вот были у меня на днях именины, пять епископов позвонили. Хотя бы поэтому я не чувствую себя в какой-то изоляции. Мнение обычных священников, когда доводится встречаться, скорее позитивное. И потом, я совершенно не собираюсь быть лидером общественного мнения, и я ни от кого не требую вставать со мной рядом. И не ожидаю этого. Колея эта только моя, выбирайтесь своей колеей. Более того, несколько раз в месяц я психотерапевтически осаживаю обращающихся ко мне знакомых священников, уговаривая их не бросать священство, не протестовать, промолчать…
Все же печально, что вы оказались в ситуации «свой среди чужих, чужой среди своих»…
Я об этом с самого начала знал… Когда я только поступил в семинарию, была экскурсия в музей академии, и священник начал с такого сравнения — он привел слова Шопенгауэра, что в присутствии подлинных произведений искусства надо вести себя, как в присутствии особ королевской крови. Нельзя начинать разговор первым. Надо стоять и смиренно ждать, пока тебя удостоят общения. Точно так же икона — она непонятна современному человеку, но надо понудить себя к молчанию и дождаться, когда икона сама откроется. Это было очень важно, потому что тогда студенты Московской духовной семинарии были с западной Украины, и русская икона была им непонятна. Людям, воспитанным на китче, на деревенском западно-украинском лубке, Рублев был совершенно неинтересен. И дальше этот священник сказал: вот если вы сядете в самолет, вам же в голову не придет пойти в кабину пилота и начать давать советы: этот рычаг влево, этот вправо, так симметричней будет, а тут если лампочка красным загорится, аура интересней в кабине станет… Мне все это понравилось, и я стал пересказывать другим священникам, преподавателям академии, эту притчу про самолет. И реакция одного из них, интеллигентнейшего, умнейшего человека, была такой: да как он посмел церковь с самолетом сравнивать?! Вот в ту минуту я и понял, что если быть миссионером в нашей церковной среде, то шишек на спине будет больше, чем спереди.
Что вы можете пожелать на Рождество верующим и неверующим?
Пожелания читателям, равно как и тосты и записи в книге почетных посетителей — это не мой жанр. Единственное, что могу сказать, — в год Собаки оставайтесь людьми!
