Сейчас слово «виолончель» ассоциируется не только с музыкой, но и с политикой. Теперь виолончелисты в разговоре с журналистами наряду с вопросами о музыке частенько слышат: у вас есть деньги в офшоре? сколько наличных средств можно провезти в футляре?
Мы с коллегами на работе пытались поиграть в ассоциации. И получилось, что виолончель сегодня — это не Ростропович, а Ролдугин. А еще — офшор, футляр, нал, политика, влияние и... Путин. Конечно, эти ассоциации краткосрочны, и знаменитый музыкальный инструмент здесь ни при чем. Искусство сильнее политики, и музыка рано или поздно вытеснит все посторонние ассоциации. Но политика действительно находит отражение в музыке, это подтверждают сами музыканты. Музыка «впитывает» в себя действительность, передавая настроение современности. Не исключено, что и «панамское досье», которое выявило коррупцию на уровне руководителей государств от России до США и сделало виолончелиста Сергея Ролдугина не только музыкальной, но и политической звездой, в ближайшее время найдет свое отражение в музыкальных произведениях. «У меня денег в офшорах нет, а сколько налички вмещается в футляр моего инструмента, я не знаю», — уверяет один из лучших виолончелистов Европы на сегодняшний день Руслан Виленский, с которым мы обсуждаем эту тему. Он играл в Берлинской филармонии и оркестре Мариинского театра, сейчас выступает с сольными проектами. Стоимость 300-летней виолончели Виленского, хотя и не называется владельцем, но вполне сопоставима с объемом его футляра. «Мы хорошо знакомы с Сергеем Ролдугиным. Он был концертмейстером в Мариинке, замечательный и человек, и музыкант», — рассказывает Виленский. В причастность Ролдугина к «панамскому досье» он верит слабо, хотя и признается, что не знает, как обстояли дела на самом деле.
«Столько всего можно наплести, а затем с помощью СМИ все это усилить. Меня больше интересует то, что он делает как музыкант, а его политические взгляды и прочие «немузыкальные» темы — это его личное дело», — сказал Виленский. Пианист Андрей Осокин, между тем, отмечает, что музыка неотделима от человеческой жизни, и поэтому может быть действительно страшной. По его мнению, в этом смысле музыка мало чем отличается от поэзии. «Шостакович, Шнитке писали страшные вещи. Стихи Бродского тоже вряд ли можно назвать прекрасными», — считает Осокин. По его словам, сегодня в музыке, как и в жизни, доминирует эклектика — все смешалось. «Сегодня в мире много агрессии — эта эмоция чувствуется и в музыке. Мне это не нравится», — добавляет Руслан Виленский. При этом виолончелист убежден: сегодня музыка выбирается слушателем более индивидуально. «Стравинский, например, был актуален 40 лет назад, точно так же он актуален и сегодня. Кто-то актуален больше, кто-то меньше. Плюс, каждый человек выбирает музыку себе по вкусу — я бы не стал говорить за всех», — отметил он. Писатель Дмитрий Быков, c которым мы говорили в эфире программы «Без обид» на LTV7, высказал мнение, что первосортная тирания для развития искусства лучше, чем второсортная свобода. Этим он, в частности, объясняет, почему СССР при Сталине создавал куда более масштабные произведения искусства, нежели Россия при Путине. Политика всегда пыталась подчинить себе культуру. Но при этом настоящее искусство всегда побеждало — поскольку оно имеет больший запас прочности. Политика — это крайне непостоянная и изменчивая субстанция, которая быстро перестает быть актуальной, а искусство — ценность не преходящая. Очевидно, что политика способна «подпортить» репутацию того или иного произведения. Скажем, любовь нацистов к Рихарду Вагнеру придала особый, негативный ореол этому композитору. Я знаю людей, которые не любят его именно по этой причине. С другой стороны, Вагнер — это больше, чем «любимый композитор Гитлера». Его произведения были созданы до прихода к власти нацистов и востребованы после падения Третьего рейха. А Дмитрий Шостакович в течение десятилетий страдал «сталинским комплексом», пытаясь доказать, что он не был прислужником «вождя народов». Культуролог Соломон Волков, который был дружен с великим композитором, рассказывал, что именно по этой причине издал в США свою книгу «Свидетельство», основанную на беседах с Шостаковичем. Но музыка Шостаковича — больше, чем Сталин, больше, чем СССР. Возьмем даже творчество Сергея Михалкова, который написал два варианта советского гимна на музыку Александрова. А затем и третий на ту же музыку — но уже российский. На мой взгляд, вряд ли его деятельность можно назвать настоящим искусством, это скорее типичный пример того, как держать нос по ветру. Но даже Михалков, сформировавшийся при Сталине, — это большая фигура. И в этом смысле, наверное, можно согласиться с Дмитрием Быковым и его теорией о «первосортной» тирании и «второсортной» свободе. Конечно, чтобы понять нынешнее время, нужно, чтобы оно закончилось. Создаст ли оно своего Шостаковича или ограничится Михалковым — вопрос открытый. Но, в любом случае, время найдет отражение в искусстве. И представление о его масштабе наши дети и внуки, скорее всего, получат с почти стопроцентной точностью. Потому что, как мне кажется, каждое время рождает произведения искусства, сопоставимые с его значительностью. Или, наоборот, незначительностью.
