Национальный вопрос в странах Восточной Европы и бывшего СССР был и остается одним из самых сложных. Он мешает достижению внутреннего единства и взаимопониманию между странами. И то, что для одних является сакральным, для других — предмет насмешек. Третьи же вообще не могут понять, в чем тут дело.
Каждая сторона говорит о своем, не слишком стараясь понять соседа, предпочитая привычное толкование одного и того же термина. Примером такого «слова раздора» можно считать национальность. Что, например, имеет ввиду россиянин, а шире говоря — человек с советским прошлым, когда слышит это слово? И что под словом nationality понимает западный европеец? И о чем они все подумают, когда услышат, что в Латвийском Сейме говорят об облегчении смены национальности?
В СССР существовала такая графа в паспорте — «национальность». И там записывалось — латыш, русский, украинец, казах, немец... Она, если оба родителя были одной национальности, определялась автоматически, если разных — можно было выбрать одну из них. По сути, это было деление на этнической основе. Слово «многонациональный» предполагало, что в стране живут люди разного этнического происхождения. Но это был советский новояз, и, как показала история, весьма разрушительный для страны.
Потому что за ее пределами под словом nation, nationality имелось совсем другое. Западная Европа, пережив разрушение феодализма и формирование новых государств определило «национальность» как принадлежность к определенной политической общности людей. Не случайно современный термин nationality на Западе — это то, что на русский язык переводится как «гражданство». А оно не обязательно связано с этническим происхождением человека.
Некоторые страны Восточной Европы лишь сейчас переживает дела процесс рождения политической нации. Поэтому существует двойственность восприятия идеи «национальной принадлежности». Например, в латышском языке русское слово «национальность» переводят как tautība, и толковый словарь объясняет это как «общность людей, объединенная общим языком, проживающая на определенной площади, которая сформировала собственную экономическую и культурную жизнь».
К гражданству национальность (tautība) не имеет прямого отношения, гражданство описывается словом pilsonība. Для того, что бы стать гражданином Латвии, необязательно иметь национальность «латыш», но, как отмечают депутаты латвийского парламента, смена национальности откроет для многих жителей Латвии упрощённую дорогу к получению гражданства.
Принадлежность к национальности «латыш» предполагает ряд особенностей восприятия истории своего народа, знание латышского языка, культуры и чувство патриотизма. «Патриотизм» — это еще одно слово, которое воспринимается везде по-разному. В латышской детской книжке это слово связывается с персональной любовью к своей стране, желанию и готовностью жить и работать в Латвии, честно платить налоги, которые пойдут в том числе на сохранение культурных традиций народа — таких как песни и его народные танцы.
Чувство патриотизма латышские авторы сравнивают с важнейшими моральными заповедями и отмечают, что оно может быть личного и общественного свойства. Личный патриотизм — это любовь к семье, роду, «малой родине». Общественный патриотизм уже связан с чувствами по отношению ко всей стране и народу, однако в отличие от искренности личного патриотизма, общественный может возбуждаться или демонстрироваться в неблаговидных целях. Латвийские интеллектуалы отмечают, что не обязательно быть латышом, чтобы быть патриотом Латвии, но сам патриотизм — это очень важное и необходимое чувство.
Примечательно, что популярная в среде российской интеллигенции фраза британского критика Сэмюэля Джонсона «Патриотизм — последнее прибежище негодяя», воспринимаемая как отрицание ценности патриотизма, в латышской воспринимается более взвешенно, в историческом контексте. А именно как осуждающая проявления «ложного патриотизма», когда проходимец и мошенник начинает прикрываться патриотической риторикой, чтобы избежать осуждения.
После «национальности» и «патриотизма» логично обратиться к термину «национализм». Национализм как идеология чрезвычайно многообразен, так как разные нации сформировали разные шкалы ценностей. Существует, как минимум, два принципиальных вида национализма — это национализм этнический и национализм политический, или государственный. Последний предполагает, что любой человек, выучивший госязык, и натурализовавшийся, может стать гражданином страны. Так формируется политическая нация.
Этнонационалисты полагают, что нация формируется на общем происхождении, языке и культуре. На практике же возможны самые разные гибриды — например, когда член Нацобъединения Visu Latvijai!-TB/LNNK, парламентский секретарь Министерства юстиции Янис Иесалниекс заявляет что «если человек чувствует себя латышом, и другие его воспринимают как латыша, он — латыш», то здесь можно найти и признаки этнического и государственного национализма.
Если в Западной Европе национализм в общем-то выпал из мейнстрима политических течений (несмотря на его определенное оживление осенью 2015 года), то в странах Восточной Европы он по-прежнему популярен. В Венгрии, Польше, странах Балтии национальные идеи по-прежнему находят сторонников. Переживает процесс национальной самоидентификации и Украина.
В России же слово «национализм» имеет однозначно отрицательную коннотацию, поскольку связывается с процессами распада и насилия. «Русский национализм» воспринимается как угроза и многими русскими — возможно потому, что в России никогда не пропагандировалась именно русская этническая идея, которая вряд ли бы помогала удерживать власть — в мультиэтнической стране. Восстановление в употреблении слова «россияне» (восходящее еще к 16-му веку) в начале 90-х годов было продиктовано именно необходимостью найти общий, объединяющий термин, относящийся ко всем жителям России безотносительно их этнической принадлежности.
Поэтому любая новость, касающаяся национального вопроса от Атлантики до Урала, требует внимательного изучения и осознания смыслов, которые таятся за простыми и вроде бы понятными словами.