Бюрократов в общем-то недолюбливают везде. Притчей во языцех в Европе стал Брюссель, который без устали штампует очередные постановления, включая инструкции о форме огурцов или о количестве сливаемой воды в унитазе. Национальные парламенты тоже не отстают — и в Латвии с плохо скрываемой иронией и раздражением относятся к идеям запретить ношение капюшонов или курить в своих собственных авто.
Однако в разных странах существует различное отношение к бюрократии, и, как следствие, многие события и явления политической и общественной жизни воспринимаются по своему именно в связи с различным отношением к «инициаторам» этих явлений — государственным бюрократам. Это заметно на примере трёх стран, входивших в состав Российской империи: Латвии, Финляндии и России.
Самая старая собственная государственная бюрократия существует в России, где ведет свое существование еще с середины XVI века. Петр Великий модернизировал эту систему, но окончательно оформилась она лишь во времена Александра I. В XIX веке образ российского чиновника сформировался окончательно — как крайне негативный. Революция 1917 года, казалось бы, должна была поставить бюрократа на место, но вместо этого появилась новая «элита общества» — партийно-советская номенклатура.
В 1939 году итальянский социалист Бруно Рицци назвал советский строй «бюрократическим коллективизмом». По его мнению, высшая бюрократия смогла приватизировать само государство, превратившись в особый класс. Впрочем, то, что случилось в СССР, он считал частью всемирного победного шествия бюрократии.
Таким образом в русской постсоветской культурной среде бюрократ — это заведомо отрицательный персонаж, обладающий, однако, нешуточной властью, с которым лучше не связываться. Его скорее всего презирают — но молчат, или даже лебезят перед ним, что бы не нажить неприятностей.
В известной мере полной противоположностью является бюрократия финская. К моменту своего вхождения в состав Российской империи, Финляндия была более пяти веков частью Швеции, которая долгое время являлась одной из самых передовых стран Европы. В Финляндии не было крепостного права, зато были развитые традиции представительских выборов. Весьма значимыми были традиции местного самоуправления — местное население издревле привыкло не ждать помощи от далекого начальства, а решать вопросы самостоятельно.
Поэтому вхождение Финляндии в состав Российской Империи на правах Великого княжества, с высоким уровнем автономии, включающим в себя сохранение старых шведских порядков в 1809 году, стало началом финского национального пробуждения, по сути дела, в своей стране, со своим парламентом, флагом, валютой. Именно здесь в 1906 году впервые в Европе было декларировано всеобщее избирательное право.
Все это сформировало ситуацию, когда бюрократическая прослойка — это просто работники, выполняющие свои функции в государственной машине, а общественность смело и явно критикует деятельность государственного чиновничества на всех уровнях: запретных персон для критики нет, как впрочем и основания бояться их, так как есть куда обратиться «в поисках правды».
Бюрократия латвийская развивалась третьим путем. В XIX веке в прибалтийских губерниях так же началось национальное пробуждение, однако, в отличие от Финляндии, здесь не было своей автономии.
Реальная власть в Лифляндии и Эстляндии принадлежала немецкому баронству. Многие представители зарождающейся национальной интеллигенции отправлялись в Россию — так как там было проще найти поддержку своим стремлениям.
В 1882 году император Александр III поручил сенатору Николаю Манасеину составить заключение о роли остзейских немцев в административной и культурной сферах жизни Лифляндии и Эстляндии. По результатам проверки было принято решение начать реформы, которые оказались трагичным провалом в национальной политике России. Желая быстро избавиться от влияния немецкого баронства, российские власти резко увеличили роль русского языка в делопроизводстве, которого местные жители практически не знали. Сейчас этот период в Латвии и Эстонии описывают как период силовой русификации. В общем, «хотели как лучше...»
Мечта о своем самоуправлении была неразрывно связана в надеждой на справедливость национальной бюрократии, которая не будет третировать «своих». После обретения национальной независимости в 1918-1919 годах появление такой бюрократии стало реальностью. Естественно, что работа в административном аппарате была уважаемой, чистой, приличной и хорошо оплачиваемой.
Советская эпоха мало что изменила в отношении к бюрократической карьере. Здесь так же была номенклатура, в том числе компартия следила за сохранением нужного процента «национальных кадров». Возможно поэтому и сейчас в латышском обществе государственная служба воспринимается как вершина социальной лестницы. В Латвии раздут бюрократический аппарат, о необходимости его сокращения говорят постоянно — в том числе публично, но пока ожидать его сокращения не приходится, в том числе и по причине малости страны — очень часто «эти бюрократы» являются родственниками, одноклассниками или просто хорошими знакомыми — то есть это «свои люди». Над ними можно иронизировать — но их можно не бояться.
Латвийские бюрократы, как и российские, чувствуют себя хозяевами ситуации и не боятся общественного мнения, что делает их в чем-то «родственными душами». С другой стороны, и латвийские и финские национальные бюрократы имеют над собой еще одну надстройку — в лице брюссельской бюрократии. Это вожделенное место, своего рода «элизиум», мечта каждого европейского чиновника, и чтобы войти в него, не стоит отягощать свою карму всевозможными скандалами.
Таким образом, по схожим вопросам бюрократия трех стран скорее всего примет различные решения, и даже если они будут похожими, отношение к ним у населения будет различным — в зависимости от того, как население относится к источникам этой «канцелярской» мудрости. Так что напрямую сравнивать бюрократические решения и реакцию на них общественности нужно с большой осторожностью, что бы не прийти к сомнительным выводам.
