logo
Новая газета. Балтия
search
СюжетыОбщество

«Ты был свой и стал чужой»

«Ты был свой и стал чужой»
Фото: Kemel photography. Спектакль «Загонщики»

​Элмарс Сеньковс — режиссер, который все время хочет совместить несовместимое

Учился в университете Латвии на факультете педагогики и психологии, затем поступил в Академию культуры на режиссуру к Маре Кимеле, стажировался в Польше у Кристиана Люпы (лучшая восточно-европейская театральная мастерская). Дебютировал в театре в 2010 году, с тех пор поставил спектакли в Рижском русском театре, в независимых театральных компаниях, долгое время был постоянным режиссером Национального театра Латвии. Приглашен Кириллом Серебренниковым на две постановки в Гоголь-центр в Москве.

В 2020 году получил два приза национальной театральной премии Латвии «Spēlmaņu nakts» — за онлайн-версию спектакля «Иранская конференция» по пьесе Ивана Вырыпаева с участием актеров из разных театров Латвии и за фантазии на темы Шекспировских трагедий — спектакль «Шекспирс» в Лиепайском театре. С 2018 года работает по приглашению в Литве, в Клайпеде, за первый спектакль по пьесе Брехта «Мамаша Кураж» получил национальную театральную премию Литвы.

В Клайпеде ты сделал спектакль «Загонщики», в основе — сюжет известного фильма  Томаса Винтерберга «Охота», но твой спектакль не является прямой сценической реконструкцией фильма, это вполне самостоятельная история, в которой смещены акценты, и самое главное — передано дыхание небольшого поселка, именно балтийского, не такой благополучной и обеспеченной страны, как Дания.

Мне кажется, последний фильм Винтерберга показал, как рождается депрессия даже в самых благополучных обществах. Но на самом деле, да, мы так и делали, чтобы у зрителя было ощущение, что все происходящее может быть в Латвии, Эстонии, Литве, нам было нужно некоторое ощущение провинции — наши страны находятся на краю Европы, поздно вошли в Евросоюз и несут наследие прошлой истории. Это для меня было как метафора, потому я окружил главного героя внешне очень провинциальными людьми, по которым сразу можно понять, что они живут в маленьком городке, предположим, рыбацком поселке… Там есть, конечно, разные жители, есть и богатый, определяющий правила в местном сообществе, кто-то живет в большем достатке, кто-тот в меньшем, но все на виду. Там происходит какая-то налаженная жизнь. Главный герой, умный человек, образованный, с опытом жизни в большом городе вернулся назад, в свой родной провинциальный городок, и вот эта маленькая среда его не принимает. И в какой-то момент эта тему, что легче поверить плохому, чем хорошему, становится явной. Меня этот вопрос много раз удивлял. Вполне можно представить, как такая ситуация происходит в Риге — у нас тоже небольшой город, и этот город может тебя просто в момент выкинуть, ты был словно «свой» и стал «чужой». Эта ситуация очень актуальна сейчас, когда люди стали делиться на тех, кто верит в пользу прививок, паспортов возможностей и прочих условий новой пандемийной жизни, и тех, кто не хочет в этом участвовать.

У меня самого был такой момент в этом году, когда меня спросили «почему ты не делаешь прививку?», я спонтанно ответил, что мне самому интересно почувствовать, как это — быть на «другой стороне». Это не вопрос медицины (Элмарс Сеньковс к моменту разговора уже давно прошел процедуру вакцинации) — это на тот момент времени был вопрос скорее социальный. Я пока делал этот спектакль, почему-то очень сильно ощутил это отторжение главного героя из-за несправедливого повода, и я словно стал им, и подумал — стоп, мы не можем сразу проводить черту между людьми, не разобравшись, лишь по какому-то однозначному принципу.

Я столкнулся с этой жесткой моделью осенью этого года, когда на новом курсе (Сеньковс преподает в Академии культуры) были пять студентов, которые не успели сделать прививку, и официально правительство объявило, что будет какой-то переходный период — пара месяцев, когда можно будет использовать тесты для посещений занятий. Но система сразу говорит «нет», и требует одинакового отношения ко всем. Я предлагал работать нашей небольшой группой, в которой мы все знаем и уважаем друг друга, и те, кто не вакцинирован, могли бы периодически делать тесты и работать вместе со всеми, но система говорит: «они не войдут в этот репетиционный зал». Я не пошел вместе с этими студентами, я и пять молодых людей не попали на занятия в начале сентября. Мне было важно понять, как чувствуют себя эти ребята, стать вместе с ними на одну сторону и посмотреть на основное сообщество со стороны.

Kemel photography. Спектакль «Загонщики»

У меня вопрос: ты же начинал работать над этим спектаклем еще в 2020 году, премьера должна была состояться в ноябре прошлого года, когда не было никаких вакцин, и мир жил совсем иначе. Ты сам как понимаешь — это спектакль повлиял на тебя, и ты начал жить, пробуя в реальности ситуацию отторжения, или прошедший год и массовые обсуждения неравноправия в обществе повлияли на твою трактовку спектакля? Потому что этот твой опыт безусловно считывается во время спектакля, видно, что для тебя эта ситуация отверженности не просто вопрос исследования на театральной сцене.

Я ощущаю себя очень толерантным человеком, даже политкорректным (очень не люблю себя за это!), способным на компромиссы, готовым идти на уступки, не усугублять сложные ситуации. И в какой-то момент я подумал — а почему я не говорю правду? Если я вижу несправедливость, почему я не говорю о ней в тот самый момент? Я сам себе задал этот вопрос и попытался меняться. Это случилось в момент подготовки этого спектакля, когда мы сочиняли его (спектакль создан вместе с драматургом Расой Бугавичюте-Пеце и сценографом Рейнисом Сухановым). И тогда я начал представлять себе, что будет, если я начну постоянно говорить то, что думаю. И я понял, что это приведет к тому, что я очень быстро потеряю многих знакомых, меня через непродолжительное время выкинет из привычного мира.

То есть ты предполагаешь, что когда человек не скрывает свои мысли, общество его изолирует?

Думаю, да. И вот в нашем спектакле идет речь о том, как один хороший, очень добрый человек Лукас (нам было важно сделать главного героя по-настоящему добрым) постепенно теряет свои качества, и мы спрашиваем себя и зрителя: что же нужно сделать, чтобы превратить доброго человека в озлобленного. Это самое страшное, чего я боюсь, и именно об этом мы и хотели сделать свой спектакль.

Скажи, ведь Лукас в вашем спектакле сразу же выделяется из общей массы жителей, в отличие от героя фильма, где он абсолютная часть среды, ваш Лукас явно хочет быть одним из всех, но у него это не очень получается, он даже визуально выпадает из общего настроения. Он особенный.

Это примерно как я, когда приезжаю в свое родное село, откуда мои родители, и встречаю местных людей, родственников, знакомых — конечно, я тоже отличаюсь. Никто никогда там не занимался искусством, все работают на нормальной работе, а тут я, из столицы. И я сразу чувствую, как мне хочется интегрироваться, снова стать таким же, чтобы говорить, как они, попробовать чувствовать, как они, я все равно остаюсь белой вороной, которую показывают по телевизору. Но я сам чувствую, как меняюсь, чтобы найти больше общего. Так же, как и Лукас в спектакле повторяет скабрезные шутки, рассказывает пошлые анекдоты, ходит с соседями в баню, и все это ему не так уж удобно.

Не очень у него получается, да?

Но есть еще одна подробность, которая есть в нашей пьесе, и это очень важный момент. Когда-то, еще до отъезда, у него были отношения с матерью девочки. И поэтому, например, отец девочки его сразу же воспринимает как конкурента, того, кто вернулся и представляет опасность, по-мужски так. Как будто они все очень обостренно воспринимают этот вопрос непрожитой жизни, упущенного шанса. Ведь мы всегда думаем, а какая была бы жизнь, если бы я не упустил свой шанс когда-то?

Но надо сказать, что в твоем спектакле это очень прочитывается, что женщины поселка возлагают на Лукаса надежды — что именно не нее он обратит внимание (по старой памяти, или по старой дружбе, или в связи с общими какими-то интересами). Ведь и директор школы, и психолог, которая приезжает разобраться в ситуации — обе явно неравнодушны к нему и словно мстят ему за мужское равнодушие?

Но Лукас у нас все-таки харизматичный парень…

Он же в принципе другой, а женщины обращают внимание на того, кто отличается.

Еще важный вопрос у меня к тебе: ты в этом спектакле вывел на сцену детей и собаку (да, они необходимы по сюжету) — вот как ты на такое решился?

Да, я нарушил все табу — не выводить на профессиональную сцену детей и животных…

А как же актеры, которые попали в эту ситуацию?

А я сказал актерам: вам надо играть так, чтобы вы перебили своей игрой и собаку, и детей. Но надо отметить, что дети у нас в спектакле не играют. Это функция. Они ходят в наушниках, слушают музыку и подсказки — куда им в настоящий момент надо двигаться и что делать. А текст за детей говорят взрослые актеры, которые находятся на сцене. Благодаря звукорежиссеру и монтажу мы можем это делать.

И все-таки, возвращаясь к актерам, меня удивила большая степень достоверности, с которой работают актеры. В какой-то момент спектакля я перестала воспринимать их как актеров, которых уже видела раньше, а они стали для меня как обычные жители этого поселка. Это же одна из самых трудных задач для сцены: играть обычных людей, почти документальный театр. Безусловно, здесь тон задает актер Дарюс Мешкаускас, который ни на мгновение не теряет этой достоверности, в нем видны все эмоции и чувства, и когда следишь за ним, то ощущение, что он впервые проживает эту ситуацию. Как будто не отрепетировано, а все по-настоящему.

Он такой артист настоящий, он как та собака на сцене — так он все чувствует. Он, знаешь, может встать в любом месте сцены и будет всегда гармонично и хорошо выглядеть. У него есть дар ощущения пространства…

Kemel photography. Спектакль «Загонщики»

Он очень спокойно существует на сцене?

Он спокойный — это точно. И мышление, и реакции у него очень быстрые. Он слышит и воспринимает все одновременно. У него как будто бы встроенный радар, который работает на 360 градусов. А остальные актеры — мы же уже работали на спектакле «Мама Смелость» (премьера сезона 2018-2019 по пьесе Брехта «Мамаша Кураж»), и они знают, что я все время их останавливаю, не разрешаю играть типажи, а прошу пробовать действовать не как актеры, а как герои спектакля. Эта грань очень тонкая, чтобы удержаться в своем образе, не забывая о профессии. И чтобы им было комфортнее в заданных условиях, мы с Рейнисом Сухановым долго искали одежду для них, чтобы сохранить этот образ настоящего парня из настоящего поселка. Но все, что мы находили, все казалось искусственным, чужим, слишком новым. И мы в результате попросили их принести их личную одежду, что-то такое «с дачи» привезти. И сразу все встало на свои места. Они сразу стали живые.

И то, что никто не уходит со сцены, — это важно, потому что они постоянно внутри этой истории, они не могут расслабиться за кулисами.

Я хочу тебе сказать, что есть еще один образ в этом спектакле, который мы придумали. Это молодая жена главного законодателя жизни в поселке, авторитета местного общества. Их сын говорит учителю, что мама и папа не встречаются дома. То есть они живут вместе, но порознь. Он нашел себе красивую молодую жену, которая родила ему сына и посадил ее в башню, как в сказках. И когда я читал пьесу, я все время думал о том, что это может быть за женщина. И я понял, что в нашем спектакле она необходима, она должна там быть. Женщина, про которую мы ничего не знаем и от которой мы ничего не узнаем. Ты предполагаешь, что в жизни этой женщины ад, но ты никогда не узнаешь об этом наверняка. И снова я тут ломаю театральный закон — что, если на стене вист ружье, оно должна выстрелить. А мне показалось важным, что она есть, весь спектакль молчит, иногда словно вот сейчас она скажет что-то очень важное, но нет, она снова молча уходит. И я сам люблю очень этот момент, такого нарушения обещания.

Вообще ее образ, конечно, отсылает к истории фильма «Twin Peaks» Дэвида Линча, где за каждым вполне узнаваемым героем скрывалась масса неизвестного, опасного, преступного или почти волшебного. То есть такие вещи происходят в любой стране мира, сразу становится ясно из таких ассоциаций, везде может случиться страшное, непоправимое.

Актриса, которая играет эту роль, Юстина Ванжодите, шутит, что ей пора играть в Латвии, потому что я ей даю роли без слов, без текста. И таким образом, какая разница, где, в какой стране она будет молчать.

Умение актера молчать на сцене — это одно из самых важных профессиональных качеств.

Юстина также сказала, что это самая трудная роль, которую она когда-либо играла, она очень много готовилась к ней, я написала ей рассказ об истории этой женщины, она изучала психофизику, движение человека в депрессии, много читала о женщинах, живущих в таких условиях игнорирования как человека. И вот приходят зрители на спектакль, друзья ее, и говорят — а мы ничего про тебя не узнали, ты все время молчала… Ведь актеру кажется, что обязательно надо что-то сыграть, а тут режиссер не разрешает. Надо просто быть.

Kemel photography. Спектакль «Загонщики»

Ну мне кажется, что внимательный зритель все поймет про ее героиню. И особенно сцена в финале, где она начинает играть с двумя детьми, сразу становится понятно, что она сама еще совсем ребенок. И потому она как раз понимала все, что происходило во время этой истории. И очень интересный актер, который играл сына Лукаса Мартинаса, ему удалось сыграть подростка.

Он очень молодой актер, Йонас Виршилас, только три года, как закончил учебу. Но, конечно, все равно, он взрослый, а задача была сыграть мальчика, юношу. Мы с ним много работали, потому что это важная роль — он же тоже не из поселка, чужак.

И конечно, очень интересно решение визуальное в этом спектакле: фанерные лавки по периметру, а в центре — большая схематичная коробка дома, который плавно передвигается по сцене, и самостоятельно, и меняя расположение, меняет и ракурс отношений между героями, и свой функционал. Это и дом, и крыльцо, и школьный зал, и баня…

Мне самому очень нравится, что получилось сделать с пространством сцены. У нас, честно говоря, было много проблем с техникой, все время какие-то накладки были с движением этого дома (конструкция очень тяжелая, почти тонна) — а все идет с пульта, такого, как детские управляемые машинки. Но вот недавно посмотрел этот спектакль как будто отстраненно, и мне самому понравилось.

Эта конструкция меняется и по настроению тоже, то она опасно нависает, то принимает в теплое свое внутреннее пространство, и вроде насквозь просвечивается, и можно спрятаться за толстой стеной.

И углы ее все время неровные и ломают точку зрения. Я очень люблю кинетические решения в сценографии, они помогают менять одним движением все сразу. Я вот не поклонник таких декоративных сценических решений, не в том смысле, что красивых, а как будто разъясняющих, где и почему находятся эти герои, обслуживающих спектакль. Мне всегда нравится, когда нужно что-то чуть-чуть в дефекте, чтобы как будто бы неидеально, и вот тогда получается то, что надо.

Я сейчас занят тем, что ищу способы сломать сегодняшнюю эстетику. Потому что есть вот это увлечение одним и все сразу начинается заполняться вариациями на эту тему, и мне страшновато становится, и хочется чего-то другого. Я сейчас понял, что люблю «некрасивый театр», мне хочется сейчас спасать театр «от красивости». Мне бы очень хотелось найти дорогу, чтобы идти в другой вкус через антивкус. Мы с Рейнисом много об этом говорим, что сценография должна быть в действии, она не должна быть лишь упаковкой для пьесы. Я не думаю, что это единственно правильное решение, в театре может быть все, и красивые декорации, в которых существуют актеры, но тогда нужно найти ход для их существования и действия.

Kemel photography. Спектакль «Загонщики»

Тебе больше не хочется красоты?

Сейчас пока нет. Я же много сделал уже красивых спектаклей, и горжусь, например, работой с Моникой Пормале (сценограф, их совместная работа — спектакль в Национальном драматическом театре Латвии «Вей, ветерок!»)

Ты как режиссер часто пробуешь новое. Вот после спектакля в Клайпеде «Мама смелость» ты сделал спектакль «Шекспир» в Лиепае, где можно проследить твои попытки найти новую стилистику, это как продолжение той, предыдущей работы. Что стало такой подготовкой твоей к «Загонщикам», или наоборот, ты теперь дальше двигаешься в продолжении этого стиля работы?

Я в предыдущие сезоны много работал со студентами (вышли спектакли «Охота» по Вампилову, «Последние часы» — документальный рассказ о стариках, живущих в общем доме), и мне кажется, что «Загонщики» — это первый шаг, результат тех исследований нового стиля. Мне было важно пробовать в этом спектакле совмещение театрального искусства и документальности. Иногда в кино можно такое увидеть, но я очень хотел попробовать так в театре. Вот типа мокьюментари (но без пародирования, издевки, притворства), ну вот как в театре использовать театральные ходы, и при этом оставить очень жизненное существование на сцене. Есть же условности, и в этом спектакле их много, причем откровенные условности, но мне было важно, чтобы зритель в этом момент верил в реальность чувств и действий героев.

Когда я решил это делать, я думал, что это не будет работать. А потом, когда мы начали пробовать, оказалось, что у такого способа есть много возможностей.

Я все время пробую, я каждый раз ищу какие-то новые возможности. Мне интересно делать новое, я проверяю каждый раз границы своей стилистики, эстетики, своего ощущения от театра, нарушения табу — вот я вывел на сцену детей и собаку, это как проверка, правда ли что такой ход не приносит ничего профессиональному театру, и мне было важно попробовать, так ли это.

Мы, режиссеры, все время занимаемся тем, чтобы убирать клише, искать что-то новое. 

Но важно еще не отбрасывать свои же находки, что уже точно нам нравится делать на сцене, чтобы в новых спектаклях собирать все самое крутое и интересное и показывать это зрителю.

Kemel photography. Спектакль «Загонщики»


Спектакли Элмара Сенькова, которые можно посмотреть в странах Балтии:

Клайпеда, драматический театр

«Мама Смелость» по Б. Брехту

«Загонщики» по фильму «Охота» Т.Винтерберга

Рига, национальный драматический театр

«Сон в летнюю ночь»

Новый спектакль по сказкам Братьев Гримм - премьера в конце декабря

Лиепая, Городской театр

«Шекспирс» - фантазия по трагедиям, драматург Раса Бугавичюте-Пеце

Таллинн, Ваба Лава

«Два гаража»

А также в Москве, в Гоголь-центре

«Мизантроп», новая версия перевода Дмитрия Быкова пьесы Мольера

«Демоны» по пьесе Ларса Нурена

 

 

 

shareprint
Главный редактор «Новой газеты. Балтия» — Яна Лешкович. Пользовательское соглашение. Политика конфиденциальности.