17-18 декабря в Таллине по приглашению Международного медиа-клуба «Импрессум» побывал известный московский литературовед, писатель и кинодокументалист Вячеслав Недошивин. Перед встречей в клубе он ответил на вопросы корреспондента «Новой газеты — Балтия».
Повод для этой встречи — выход вашего большого труда, книги «Джордж Оруэлл. Неприступная душа» из серии ЖЗЛ. Сейчас Оруэлл снова актуализировался. Когда принимаются неадекватные, сужающие пространство свободы законы, мы часто говорим: «Это оруэлловщина какая-то» и проводим параллели с «1984» или «Скотным двором». Как вы считаете, Оруэлла можно назвать вневременным, вечно актуальным писателем?
Я бы сказал даже немножко сильнее: не только вневременным, но возрастающим в актуальности. Когда наступал реальный 1984 год, журнал «Футурист» подсчитал, что из 137 предсказаний Оруэлла сбылось больше 100. А сейчас начинают исполняться его главные прогнозы. Например, Оруэлл говорил о том, что фашизм многолик: в наши дни это не обязательно будет походить на тоталитарные системы фашистской Германии или сталинского социализма. Фашизм придет не в коричневых рубашках, а в современном обличье, в строгом костюме, галстуке. Сегодня фашизм может быть даже… антифашизмом, потому что антифашисты объединяются и по своему усмотрению выискивают врагов для того, чтобы их уничтожить. Это в какой-то степени тоже зачатки тоталитаризма. У Оруэлла были такие тавровые, как я их называю, термины: «Большой Брат», «Новояз», «Двоемыслие», «Двухминутки ненависти» и т.д. — вот это все сегодня повторяется (и это на языке у журналистов — слушаешь радио и думаешь: «О, это чистый орвеллаж!»). В последние пять лет роман «1984» лидирует в списке продаж, хотя он написан 60 лет назад.
Насколько можно говорить о том, что предсказания Оруэлла сбылись?
Не столько сбылись, сколько сбываются. И если раньше люди тянулись к творчеству Оруэлла за диагнозами общественных болезней, то сегодня они тянутся за рецептами. Хотя рецептов, конечно, нет. Двоемыслие — это разве не сегодняшние двойные стандарты? Переписывание истории, подделывание ее под текущие актуальные моменты — помните, оно постоянно происходит в романе? Мы разве этого сегодня не видим? Демократия разве не скукоживается, как шагреневая кожа? Ведь демократия задумывалась для того, чтобы защитить бедных от богатых. А сегодня, мне кажется, наоборот, она защищает богатых от бедных. В обществе происходят вещи, которые так или иначе напоминают оруэлловский роман.
И интерес к нему растет. Вот, например, в Лондоне пару лет назад поставили спектакль по роману «1984»…
Вот еще пример: когда Оруэлл был в Испании, а он поехал туда добровольцем участвовать в гражданской войне 1936 года (несколько позже к нему присоединилась его жена Эйлин), он после этого написал книжку «Памяти Каталонии», которая разоблачала подоплеку и ложь гражданской войны в Испании. Эта книжка при его жизни разошлась совсем небольшим тиражом. Это была для него трагедия. Сейчас по этой документальной книге ставят не только спектакли, а даже оперу. Сегодня она бесконечно популярна.
Грустно, что писатель не увидел при жизни успеха своей книги, что он так мало жил… Недаром исследователи сравнивают его судьбу с судьбой Антона Чехова.
Да, Оруэлл умер в 46 лет от туберкулеза. Но он успел очень много. Он написал пять романов, три довольно большие документальные книги. Но у нас до 2000-х годов на русский язык ничего не было переведено, кроме «Скотного двора».
Кстати, какие произведения Оруэлла перевели вы?
Как раз два последних. «1984» и «Скотный двор». Вообще, каноническим считается перевод Виктора Голышева. Но я переводил с определенной целью — чтобы мой университетский преподаватель, который не читал по-английски, мог это прочесть. Кстати, работа над переводом началась в Эстонии, меня пригласил мой сокурсник по аспирантуре Энн Сиймер. Он нашел для меня уединенный хуторок, мы там с женой прожили полтора месяца среди леса, не видя никого, кроме лосей и пары хуторян, приносивших нам на завтрак огромные яйца и ни слова не понимавших по-русски, и я там переводил.
Оруэлл был запрещен не только в СССР, но и в Великобритании. Могли бы его теперь запретить и где?
Да, некоторые произведения Оруэлла были запрещены. В конечном итоге они все были изданы, но каждый раз очередная его книга встречала глухое сопротивление. Возможно, потому, что — редкий случай среди писателей — он вообще был бойцом. Большинство писателей так не живет. Будучи выпускником Итонского университета, он какое-то время служил полицейским в Бирме, а потом, устыдившись своего образования, он продавал свою одежду, уходил в ночлежки, пытался слиться со средой бродяг. Когда началась война, он сказал: «Пока Лондон бомбят, я буду здесь!» Он сначала все пробовал на себе: брал в руки винтовку, лопату, посох нищего, грязную тряпку судомоя в Париже… И только потом писал. Уверяю вас, это не обычная писательская стезя.
Сейчас можно услышать предложения убрать «Скотный двор» из школьной программы как потерявший актуальность, или придумать счастливый конец. А в некоторых мультфильмах по книге финал и изменили. Если помните, «Скотный двор» заканчивается тем, что свиньи фактически превращаются в людей, но поскольку публика не любит плохих концов, был придуман фальшивый финал, в котором животные примиряются с человеком.
Интересен и такой момент: есть два произведения Оруэлла, на издание которых в России до сих пор нет разрешения от оруэлловского общества в Великобритании. Эти повести — о детстве писателя в закрытом пансионе и об его опыте нахождения в беднейших шахтерских районах, в трущобах. В обеих этих вещах он жестко критикует политику Великобритании и чуть ли не открыто призывает к социализму. Оруэлл до сих пор неудобен для всех.
Что нового по сравнению с предыдущими биографиями Оруэлла есть в вашей книге?
Моя книжка — это первый русский портрет Оруэлла. Она не первая по счету, но первая, в которой я пытаюсь проследить его русские связи, а их была тьма: он был влюблен в русскую женщину, пытался, рискуя жизнью, спасти своего русского по происхождению приятеля в Испании, он общался с российскими интеллектуалами (например, Глебом Струве), интересовался русской литературой (например, романом Евгения Замятина «Мы»), он вообще болел Россией, хотя и не принимал российский социализм. Однажды при нем кто-то пренебрежительно отозвался о русских, назвав их гомо советикусами. На это писатель гневно возразил: это неправда, там живут нормальные люди, еще неизвестно, как мы повели бы себя на их месте! Он боролся против сталинизма, потому что переживал за простых людей, всегда был на их стороне. Как мы видим из повести «Скотный двор», писатель был убежден, что сами по себе простые люди поднять бунт не могут: нужен вожак…
А вожак — свинья…
Да, и он мгновенно становится на место эксплуататора Джонса, и это повторяется в истории бесконечно. Советские люди сразу приняли это на свой счет и очень обиделись. Оруэлла называли грязным пасквилянтом, реакционером от литературы. А он говорил о том, что хотел отделить идею социализма от того грязного воплощения, которое изобразил в «Скотном дворе».
Свинья Наполеон — это действительно пародия на Сталина?
Абсолютно! Это было иерархическое общество, построенное на эксплуатации при общих словах, что мы живем в государстве равенства, справедливости, конституции.
Как развивается жанр антиутопии в наши дни? Есть ли писатели-антиутописты, которых можно сравнить с Оруэллом?
В 1985 году я защитил первую на тот момент в СССР диссертацию по философии, посвященную антиутопии, и могу сказать, что это до сих пор очень неопределенный жанр. В основе антиутопии, как и утопии, лежит идеал, но идеалы меняются. В связи с этим можно вспомнить слова Томаса Гексли: «Истина рождается как ересь, а умирает как предрассудок».
Признаюсь, что я не большой поглотитель антиутопий, который со страшной силой рыскает по магазинам в поисках новых произведений этого жанра. Любая книга большого писателя несет в себе черты как утопизма, так и антиутопизма. Это и Кафка, и Гессе, и Булгаков, многие другие. Это нормально, потому что само творчество — это фантазия.
