Глава из книги Артемия Троицкого «О яростных и непохожих. (Молодежные движения и субкультуры в России XIX—XXI)». Выйдет в будущем году
Декабристов мало знают за пределами России — разве что на факультетах славистики. Правда, в последние лет десять, хотя бы слово оказалось на слуху — спасибо прекрасной инди-группе из Портленда, штат Орегон, которая взяла себе это название — The Decemberists. Я очень люблю декабристов. Почему-то часто думаю о них. Воображаю себе, как могла бы повернуться история моей страны, если бы у них все получилось. Полагаю, что сложилась бы немного более радостно. А еще я ловил себя на мысли, что сам хотел бы быть декабристом — не народником, не анархистом, не стилягой — а именно декабристом. Притом что восстание их провалилось. Не хочется только, чтобы меня вешали, — а в Сибирь и там начать новую жизнь — это пожалуйста!
Когда говорят и пишут о декабристах, всегда в первую очередь упоминают их дворянское происхождение, их прекрасное образование и их немыслимое благородство. Спору нет! Но почему-то редко обращают внимание на их практически поголовную молодость. Немногие из декабристов были старше 30 лет!
И это было не случайное совпадение: выражение «наше поколение» сплошь и рядом звучит в выступлениях и стихах декабристов, как, например, в этом письме юного флотского офицера Завалишина: «Места старших начальников были заняты людьми ничтожными или нечестными, что особенно резко выказывалось при сравнении с даровитостью, образованием и безусловной честностью нашего поколения». Пятерых активнейших участников восстания декабристов казнили; к моменту выступления на Сенатской площади им было: Михаилу Бестужеву-Рюмину — 24 года, Петру Каховскому — 26 лет, Сергею Муравьеву-Апостолу — 29 лет, Павлу Пестелю — 32 года, Кондратию Рылееву — 30 лет. Если учесть, что организации, из которых вышло движение декабристов — «Союз Спасения» и «Союз Благоденствия», были созданы соответственно в 1816 и 1818 годах, получается, что многим будущим декабристам в начале пути не было и двадцати лет от роду. Пра-пра-пра-…дедушка моего друга Петера Волконского, князь Сергей Волконский, герой войны 1812 года, был среди них самым замшелым стариком — на день восстания ему было 37 лет… Никогда в истории России такие молодые люди не ставили перед собой таких масштабных задач — захват власти и коренные государственные реформы; фактически революция. (Большевики к октябрю 1917 года подошли уже изрядно поседевшими и облысевшими.)
Глядя назад из инфантильного XXI века, это кажется невероятным.
Всю историю (а это история, несомненная История!) декабристов можно разделить на три периода. Первый, созревание тайного общества и подготовка восстания, длился около 10 лет. Второй — собственно неудавшаяся революция в Петербурге — занял ровно один день, 14 декабря 1825 года. Третий — следствие, суд и наказание — продлился почти до конца XIX века, когда умерли последние из вышедших на площадь.
Первый я охарактеризовал бы как красивый, романтичный и хаотичный; второй — как сущую катастрофу; третий — как трагичный и тоже очень красивый. Да, по красоте и благородству декабристы побили все рекорды — но как насчет результата праведных трудов? Здесь проще всего сказать, что это была команда безнадежных неудачников, которые загубили жизни свои и тысячи с лишним верных солдат; вся программа которых устарела уже через 15—20 лет; и бунт которых, по мнению умного Чаадаева, отбросил страну на 50 лет назад. Однако, вспоминая этих лузеров, слезы восхищения наворачиваются на глаза. Откуда они взялись? Как афористично заметил один из декабристов, А.А. Муравьев-Апостол, «мы были дети двенадцатого года». В 1812 году, напомню, 600-тысячная «великая армия» Наполеона летом вторглась в Россию, захватила Москву, но в ходе зимней кампании была изгнана из страны, после чего русская армия дошла до самого Парижа. Отечественная война стала огромным потрясением для страны, и в результате нее в России подули ветерки перемен. Точно написал об этом Александр Герцен: «Не велик промежуток между 1810 и 1820 годами, но между ними находится 1812 год… Нравы те же, тени те же; помещики, возвратившиеся из своих деревень в сожженную столицу, те же.
Но что-то изменилось. Пронеслась мысль, и то, чего она коснулась своим дыханием, стало уже не тем, чем было». Наблюдатели отмечали два явления: сближение провинции со столицами, особенно барской Москвой, и потепление отношений между дворянством и народом. На последнее конкретно повлияла антифранцузская партизанская война, где офицеры-аристократы дрались бок о бок с крестьянами. Но самые серьезные сдвиги произошли, как нетрудно догадаться, в армии. Во-первых, многие офицеры, сплотившись на полях боев и в походной жизни с солдатами, прониклись их чувствами — что для аристократии было крайне нетипично. Декабрист Бестужев писал царю из заключения во время следствия: «Еще война длилась, когда ратники, возвратясь в дома, первые разнесли ропот в классе народа. Мы проливали кровь, говорили они, а нас опять заставляют потеть на барщине. Мы избавили родину от тирана, а нас опять тиранят господа». Во-вторых, тирания тиранией, но Европа вообще и Франция в частности, конечно, были местами несравненно более свободными, чем тогдашняя Россия, где и рабство не было отменено, и конституция считалась крамольным словом.
Картина Василия Тимма
Вирус вольнодумства поразил значительную часть офицерского состава. Вот отрывки из трех донесений французских дипломатов о состоянии духа в российской армии (1820—1822): «Вся молодежь, и главным образом офицерская, насыщена и пропитана либеральными доктринами. Больше всего ее пленяют самые крайние теории: в Гвардии нет офицера, который бы не читал и не перечитывал труды Бенджамена Констана и не верил бы, что он их понимает». «Несомненно, что у многих гвардейских офицеров головы набиты либеральными идеями настолько крайними, насколько эти офицеры мало образованны. Они живут вдали от всех осложнений либерализма; они ценят тон и форму военного командования заграничных армий, но они находят их же невыносимыми у себя самих». «В гвардии сумасбродство и злословие дошли до того, что один генерал недавно нам сказал: иногда думается, что только не хватает главаря, чтобы начался мятеж. <…>
Возбужденные горячими и невоздержанными спорами относительно политических событий, присутствовавшие на этом собрании 50 офицеров закончили его тем, что, вставши из-за стола, проходили по очереди мимо портрета Императора и отпускали по его адресу ругательства».
Маловероятно, что подобное благородное собрание могло произойти в казарме — но у молодых заговорщиков и сочувствующих им хватало уютных мест для встреч. Многие декабристы — в том числе и один из руководителей Южного Общества Павел Пестель — входили в разнообразные масонские ложи. (Что позволило некоторым исследователям определенного толка предположить, что все движение было плодом масонского заговора, — гипотеза, не выдерживающая критики.) Но самыми популярными и скандальными местами сборищ вольнодумцев были литературные клубы «Зелёная Лампа», «Арзамас», «Общество громкого смеха». «Зелёная Лампа» так и вовсе была чем-то вроде литературного филиала, «побочной управой» Союза Благоденствия. Вот где я безумно хотел бы побывать! Регулярными посетителями салона были Пушкин, Рылеев, Кюхельбекер — и предавались там они так называемым «оргиям», которые вкратце и много позже (1830) описаны в отрывке из Х главы «Евгения Онегина»:
Сначала эти заговоры
Между Лафитом и Клико
Лишь были дружеские споры
И не входила глубоко
В сердца мятежная наука,
Все это было только скука
Безделье молодых умов,
Забавы взрослых шалунов.
Самому «шалуну» тогда было едва ли 20 лет… Здесь я хотел бы сделать незначительное отступление и сказать пару слов на хрестоматийную для России тему «Пушкин и декабристы». Пушкин попал в самый центр поколения декабристов и в эпицентр мест сборки российских юных бунтарей — Царскосельский лицей, богемные клубы Петербурга. И даже в ссылку он попал куда надо — на юг, в Кишенев, где познакомился, в частности, с Пестелем. С отрочества он взахлеб дружил с полудюжиной видных декабристов; ближайшим и самым закадычным из них был отправленный после восстания на каторгу Иван Пущин. Именно Пущину соратники по Северному обществу предложили в январе 1825 года принять в тайный союз Александра Пушкина. Пущин рассказал поэту об Обществе и его грандиозных целях, но настаивать на членстве Пушкина в нем не стал; как он потом не раз говорил, в частности, сыну декабриста Волконского Михаилу, «как мне решиться было на это, когда ему могла угрожать плаха»…
Загадочна и апокрифична история, случившаяся с Пушкиным 13 (по другим расчетам — 10—15) декабря, прямо накануне восстания. Согласно популярнейшей версии, Александр Сергеевич выехал утром из своего родового имения Михайловское, чтобы оказаться в Петербурге к ночи. Предполагается, что в этом случае он обязательно оказался бы в квартире Кондратия Рылеева на Мойке — «осином гнезде» декабристов, где до утра толпились заговорщики, обсуждая детали переворота, и, соответственно, неминуемо пришел бы на Сенатскую площадь… Со всеми вытекающими отсюда последствиями вплоть до… Однако по пути следования повозки аллею, ведущую из барского дома, неожиданно пересек заяц, и суеверный Пушкин велел кучеру развернуться и остался дома. Умиленные подвигом зайца, современные российские литераторы в 2000 году даже поставили ему в Михайловском памятник с радостной надписью «До Сенатской площади осталось 416 верст». Легенда о зайце вызывает некоторые сомнения (тем более что и в ней имеются разночтения, а вместо зайца иногда фигурирует местный поп), но понятно, откуда она взялась: в России нетрудно представить взбалмошного Пушкина жертвой предрассудков, но абсолютно невозможно вообразить его трусом или лицемером. Тем не менее дальнейший ход событий подсказывает, что отсутствие Пушкина на Сенатской площади было не случайным.
Вскоре после восстания он написал письмо примирительного содержания Николаю I, и в начале сентября был вызволен царем из ссылки, имел с ним беседу и вскоре представлен свету как придворный поэт с единственным цензором в лице самого монарха. Пушкин продолжал умеренно дерзить, но в целом соответствовал фразе Николая, брошенной придворным: «Теперь он мой!» Ничего страшного: как истинный денди, он пошел на разумный компромисс. Гораздо больше смущает меня другое. В 1826—1827 годах Пушкин написал несколько известных писем своим друзьям-декабристам, а также одно знаменитейшее стихотворение, им посвященное. Оно начинается со слов:
Во глубине Сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадет ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.
И заканчивается так:
Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут — и свобода
Вас встретит радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.
Выжившие в Сибири декабристы были помилованы Александром II в 1856 году, когда Пушкина уже скоро 20 лет как не было в живых, и как прошла бы их встреча спустя столько лет, сказать трудно. Удивительно то, что за последние девять лет своей жизни (1828—1837) Пушкин практически ничего не написал о декабристах вообще, ни о ком из них в частности — ни в стихах, ни в прозе.
Кроме уже приведенных мною строк о «забавах взрослых шалунов». Я не берусь объяснить, почему: ревизия идей, разочарование, обида или что-нибудь похуже… В любом случае, это грустно. Сами декабристы боготворили Пушкина до конца.
Программа декабристов не блистала стройностью и единообразием. Начать с того, что имелись Северное (Петербург) и Южное (Киев) тайные общества — взаимосвязанные, но автономные. Южное считается более радикальным, и его программным документом стала «Русская правда» Пестеля. Согласно ей, Россия должна была стать республикой, управляемой 500-местным однопалатным Народным Вече. Предполагалась полная отмена крепостного права с передачей половины всей земли крестьянским общинам, а второй половины — помещикам. Также предлагалась отмена сословий, равенство всех граждан перед законом, свобода слова, собраний и передвижений. Страна виделась как единая и неделимая, со столицей в Нижнем Новгороде. Программа Северян была изложена в проекте Конституции, составленном Никитой Муравьевым. С Южанами она совпадала только в части гражданских прав и свобод, а также отмены рабства. В качестве государственного устройства предлагалась конституционная монархия с двухпалатным парламентом по английскому образцу. Страна имела федеративное устройство — 14 держав и 2 области. Крестьяне освобождались, но вся земля оставалась у помещиков. При этом восстание 14 декабря опиралось на еще один документ, написанный в спешке накануне выступления и озаглавленный «Манифест к русскому народу».
По замыслу заговорщиков, он должен был быть утвержден Сенатом (подчиненный императору невыборный законодательный орган) — отчего, собственно, центром восстания и стала Сенатская площадь. Содержал манифест несколько практических мер, включая отмену рабства и отставку солдат-ветеранов, но главное — передачу всей власти временному правлению во главе с «диктатором» князем Сергеем Трубецким. Диктатор испугался и в назначенный час утром 14 декабря не вышел на площадь. Укрылся у родственника, австрийского посланника. Петр Каховский уклонился от вмененного ему цареубийства, призванного стать сигналом к восстанию. (Правда, застрелил коменданта Петербурга Милорадовича.) Капитан Якубович отказался вести гвардейцев на Зимний дворец, чтобы арестовать царскую семью. Полковник Булатов не смог захватить Петропавловскую крепость. Сенат, будучи предупрежденным о возможном бунте, опустел еще в 7.30 утра, до прибытия воссташих полков. Манифест повис в воздухе. Не буду утомлять вас и расстраивать себя деталями трагического фиаско декабристов: может быть, так получилось из-за того, что мятеж вышел импровизированным. В принципе, восстание было запланировано на лето 1826 года, но тут подвернулся удобный момент: внезапная смерть царя Александра I, невнятное отречение великого князя Константина, слухи о короновании непопулярного Николая… Так или иначе, четыре с лишним тысячи солдат и революционных офицеров простояли весь день в недвижимости на холоде, пока на закате их не начали расстреливать в упор из пушек картечью. Мне совсем непонятно, почему они стояли и стояли, как гигантская мишень, — хотя до Дворцовой площади и Зимнего было каких-то 400 метров… но судить, конечно, не берусь. На следующий день всех организаторов восстания арестовали. На юге выступление Черниговского полка тоже пресекли быстро. Далее было следствие и суд, пятеро повешенных, сто двадцать сосланных на пожизненную каторгу в Сибирь, сотни разжалованных в рядовые и брошенных на Кавказскую войну. А потом была эпическая сага о похождениях декабристов в Сибири. История столь же легендарная, сколь и правдивая.
Они работали на рудниках, закованные в кандалы, под неусыпным наблюдением — и происходило это в тех местах, куда люди и сейчас-то с трудом добираются! Якутия, Иркутск, Забайкалье…
И самый сентиментально-героический эпизод истории, тема книг и фильмов — жены декабристов! Одиннадцать совсем юных (Марии Волконской было 19) светских барышень, дворянок с ангельскими лицами поехали следом за мужьями-каторжниками. Одна из них, француженка Полина Гёбль, жена декабриста Ивана Анненкова, писала о ссылке: «Надо сознаться, что много было поэзии в нашей жизни». Ей вторит Иван Пущин, тоже сосланный на каторгу: «Главное — не надо утрачивать поэзию жизни, она меня до сих пор поддерживала…» И вот тут, мне кажется, мы подходим к главному, о чем говорит и чему учит история неудачников 14 декабря. По сравнению с которым бледнеет и их безнадежный сконфуженный мятеж, и их заслуги в освоении Сибири, которые, несомненно, тоже сыграли роль в истории их возлюбленного Отечества. Юрий Лотман сформулировал это так: «Декабристы проявили значительную творческую энергию в создании ОСОБОГО ТИПА РУССКОГО ЧЕЛОВЕКА, по своему поведению резко отличавшегося от того, что знала вся предшествовавшая русская история». В своем тексте «Декабрист в повседневной жизни» он перечисляет основные черты этого «нового типа». Я выудил следующие качества:
1. Декабристы — люди ДЕЙСТВИЯ, нацеленные на практические изменения политического бытия России.
2. Главной формой действия парадоксально оказывается РЕЧЕВОЕ поведение декабриста.
3. Декабристы культивировали СЕРЬЕЗНОСТЬ как норму поведения.
4. Декабрист всегда ощущает себя на высокой исторической СЦЕНЕ.
5. Слово декабриста — всегда слово, громко сказанное. Декабрист ПУБЛИЧНО называет вещи своими именами.
6. РЫЦАРСТВО декабристов, с одной стороны, определило их нравственное обаяние, с другой — уязвимость, неспособность действовать в условиях узаконенной подлости.
7. Требование от каждого декабриста ГЕРОИЧЕСКОГО поведения.
8. Культ БРАТСТВА. (Иерархия отношений декабристов по Пушкину: «Братья, друзья, товарищи».)
9. Политическая организация облекается в формы ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ БЛИЗОСТИ, а не только идентичности убеждений. Между участниками движения существуют прочные внеполитические связи — родственники, однополчане, одноклассники…
10. Будучи ДВОРЯНСКИМИ революционерами, декабристы следуют выработанному кодексу чести.
Таковы были декабристы в повседневности. Но давайте вернемся к поэзии, той самой поэзии жизни, о которой писал с каторги Пущин; это более глубоко, чем простое утешение для измученного человека в кандалах. На этот раз процитирую Лотмана прямо: «Сопоставление поведения декабристов с поэзией, как кажется, принадлежит не к красотам слога, а имеет серьезные основания. Поэзия строит из бессознательной стихии языка некоторый сознательный текст, имеющий более сложное вторичное значение. При этом значимым делается все, даже то, что в системе собственно языка имело чисто формальный характер. Декабристы строили из бессознательной стихии бытового поведения русского дворянина рубежа XVIII—XIX веков сознательную систему идеологически значимого бытового поведения, законченного как текст и проникнутого высшим смыслом».
Говоря совсем просто (это мне стало стыдно за нелюбимое наукообразие предыдущих абзацев), декабристы создали моральный кодекс прогрессивного русского человека, своего рода поведенческий идеал, — и остались ему верны до конца.
В этом смысле декабристы даже могут считаться уникальной разновидностью субкультуры (а не только организацией) — я назвал бы это «этической субкультурой». Искренних революционеров в России и после декабристов было не так уж мало — народники и народовольцы, эсеры и марксисты, анархисты — но никто из них не отвечал той мере благородства, человечности и жертвенности, как «люди 1825 года».
Совсем незадолго до выступления на Сенатской площади поэт-декабрист, один из пяти казненных, Кондратий Рылеев, написал:
Известно мне: погибель ждет
Того, кто первый восстает
На утеснителей народа, —
Судьба меня уж обрекла.
Но где, скажи, когда была
Без жертв искуплена свобода?
Прошло 190 лет. Свободы в России нет, как и не было. Декабристов тоже нет. Но по-прежнему бьется вопрос, заданный еще в августе 68-го года прошлого века великим бардом Александром Галичем:
Можешь выйти на площадь?
Смеешь выйти на площадь?
В тот назначенный час?!
