Осенью в Русском театре Эстонии состоялась премьера комедии Александра Грибоедова «Горе от ума». Прочтение хрестоматийной пьесы российским режиссером Степаном Пектеевым нетрадиционное, более того, он практически переписал Грибоедова. Так или иначе, молодежь спектаклем заинтересовалась.
Это не первая авангардная постановка «Горя от ума» в Русском театре — была еще одна, в 2008 году (режиссер Ю. Еремин), где Александр Ивашкевич в роли Чацкого выезжал на сцену на мотоцикле. Нынешний Чадский (именно так писал его фамилию сам Грибоедов) прискакал с гор на вороном коне. Идея та же: Чацкий — странник и изгой, один против всех, рокер ли он, революционер ли, будущий декабрист (как писал Ю.Лотман), неудобный человек (как сказал режиссер Степан Пектеев), юродивый, обличающий сумасшедших… сам объявленный сумасшедшим.
Фото: Елена Вильт / Архив Русского театра
Думаю, многие из нас в школе мучились, разучивая монологи из «Горя от ума». Мой одноклассник и вовсе написал бредовое сочинение: «Чацкий — это человек, который сооружает великолепные палаты, чтобы задавать пиры и балы. Он черпает суждения из забытых газет. Его возмущает всякий французик из Бордо. Чацкий выступает против всех русских дворян перед иностранцами путем насилия и низкопоклонства…», и т.д. Учительница зачитала это в классе под общий хохот. Кстати, основные моменты обличительного монолога Чацкого здесь есть. Может быть, неслучайно этот монолог — обличающий современное Грибоедову общество, но последующим поколениям малопонятный — в спектакле почти опущен, разорван на составные части и дополнен репликами, актуальными на сегодняшний день. Таких реплик, прерывающих течение стиха Грибоедова, в спектакле немало: Чацкий говорит, например, про Болотную и Манежную площадь (куда непременно пошел бы, живи он в наши дни), задает вопросы, понятные русскому зрителю Эстонии: о здравоохранении, образовании и ксенофобии, ну, и без «времен покоренья Крыма» не обошлось… В спектакле, который шел 5 января, исполнитель главной роли Александр Кучмезов добавил даже реплику о том, что в новогоднюю ночь гимн Эстонии сыграть забыли (намекая на недавний ажиотаж в СМИ – ведь 2018 год – год столетия Эстонской Республики).
Фото: Елена Вильт / Архив Русского театра
Ценителю поэзии, конечно, «серпом по яйцам» будет слушать переписанного Грибоедова — от стихотворных монологов, о которых высоко отозвался сам Пушкин, остался пшик. И это — шок, но, скорее всего, продуманный. И прежде чем осудить создателей спектакля за не очень, мягко выражаясь, талантливые вставки в текст Грибоедова, за разрыв шаблона, размера и рифмы, подумаем о том, что для того, чтобы современный зритель просто обратил внимание на хотя и бессмертную, но архаичную для него пьесу, увидел в ней современность (по замыслу режиссера, Чацкий — герой нашего времени), зрителя и нужно как следует «встряхнуть», заинтриговать. А уж Грибоедова он потом прочитает сам.
Спектакль литературно слабоват. Зато добавлены моменты психологической драмы, например, монологи Софьи (Алина Кармазина). Герои четко разделяются на две группы — московский бомонд во главе с Фамусовым — с одной стороны, и Чацкий и Софья — с другой. Компания Фамусова играет сатирическую комедию, а эти двое — драму. Да-да, и Софья тоже. Драматизма ее образу добавляет режиссер, но это выглядит органичным, вытекающим из содержания пьесы. Софья не часть этого мира, а его жертва. Отсюда ее монолог — сильный, хотя и полностью придуманный.
Фото: Елена Вильт / Архив Русского театра
Алина Кармазина играет Софью как нормальную девушку с живыми человеческим чувствами, желающую любви — и влюбившуюся не в того. Другие герои показаны как марионетки (в конце спектакля они обзаводятся и огромными кукольными причиндалами — у кого гигантские руки загребущие, у кого клешни, у кого уши, у кого маски в духе Босха), и только Чацкий и Софья — живые. Только они способны испытывать чувства.
Актерам, игравшим отрицательных персонажей, можно аплодировать. Помимо того, что они создали яркие сатирические образы: тупого солдафона Скалозуба (Юрий Жилин), жеманной графини Хлестовой (Лидия Головатая), невероятно нелепой и при этом самоуверенной княгини Тугоуховской (Лилия Шинкарева), они явно работают в команде. Та слаженность, с которой московский свет травит Чацкого, вызывает мысль, что преступная группировка, дорвавшаяся до власти, крайне опасна…
Подробнее хочется сказать о двух персонажах. Фамусов в исполнении Александра Окунева — на редкость мерзкий старик, лицемерный (пристающий к служанке Лизе и тут же возглашающий, будто он «монашеским известен поведеньем») и невежественный — хотя знаменитый диалог со Скалозубом на тему «собрать все книги бы да сжечь» как-то смазан, однако герой вполне выразительно-отвратителен.
Фото: Елена Вильт / Архив Русского театра
Очень убедителен Молчалин в исполнении Артема Гареева. Малиновый ирокез на голове героя не отменяет общей прилизанности его облика. Молчалин расчетлив, умеет подлизываться и прислуживаться, но не способен любить. Лебезить перед всесильной Татьяной Юрьевной — пожалуйста. Изображать перед Софьей робкую влюбленность («возьмет он руку, к сердцу жмет…») и при этом у нее за спиной грубо приставать к той же Лизе — легко. Сцену с Лизой он делает просто страшной — рычит и кусает ее, в герое зримо пробуждается животное начало, причем ясно, что герой сам выбирает, позволить ли этому страшному волчьему выйти наружу... Такая сцена, конечно, не могла появиться при Грибоедове. Но она не лишняя и важна для понимания пьесы.
Кажется, бомонд показан даже слишком сильно. Создается впечатление, что Чацкий, задуманный Грибоедовым как борец и персонаж активный, в спектакле не доминирует — доминирует весь этот паноптикум. Чацкий в исполнении Александра Кучмезова проникновенен и лиричен, но как-то флегматичен и вял. Возможно, таким герой и задуман, но в итоге финальная реплика героя: «Дуб я могучий. А что будет после? Кто будет после?» вызывает, к сожалению, смех. И слово «дуб» воспринимается совсем не так, как хотел бы режиссер. Впрочем, Пушкин гораздо раньше усомнился в уме Чацкого, поскольку умный человек не стал бы «метать бисера перед Репетиловыми»… Умен ли Чацкий, нужен ли в обществе, которое несовершенно, свой Чацкий — вопрос остается открытым…
