logo
Новая газета. Балтия
search
СюжетыОбщество

Георгий Ефремов: Я делюсь пополам между Литвой и Россией

Георгий Ефремов: Я делюсь пополам между Литвой и Россией
Фото: из личного фотоархива Георгия Ефремова

Поэта и переводчика Георгия Ефремова хорошо знают и в Вильнюсе, и в Москве. В свое время он открыл для русского читателя целую плеяду литовских литераторов. Благодаря ему этот читатель узнает новые имена литовской литературы и сегодня.

Недавно по инициативе Союза переводчиков литовской литературы вышло пятитомное собрание сочинений Ефремова, где представлены как его литературные переводы, так и оригинальные сочинения.

Какие чувства охватывают, когда держишь в руках собственное собрание сочинений в пяти томах?

То ли я уже перегорел, то ли так сложились жизненные обстоятельства, но у меня в общем-то не получилось полноценно это ощутить и оценить. Очень много было событий и в конце прошлого года, и в начале этого.

Я безмерно благодарен всем, кто сделал так, что я, собственно, и не заметил трудностей подготовки этого собрания. В определенном смысле это случайность и какое-то сумасшедшее везение. В свое время, когда мне позвонили из Союза переводчиков литовской литературы и сказали, что есть какие-то деньги, выделенные министерством культуры, я ляпнул, что у меня скоро полу-юбилей и что я могу предложить нечто свое, полу-избранное. Более того, деньги были выделены под сложный проект, участник которого должен быть гуманитарием с одной стороны, переводчиком с другой и нелитовцем с третьей. Так что мне предложили, а я набрал материал на издание. Первоначально его было раз в пять меньше, но мне сказали, что для юбилея этого маловато. Тогда я пообещал, что расширю. Когда я это сделал, получилось восемь томов, так что в результате мы сошлись на компромиссных пяти.

Долгое время это все было мечтой, непонятными грезами. Я никак не мог отнестись к этому всерьез. Тем более, что история развивалась стремительно. Разговор был в июне прошлого года, а в конце августа мне вновь позвонили из Союза переводчиков и спросили: «Ну, ты сделал?», после чего мне срочно пришлось все готовить к печати. Целый месяц у меня был аврал, я собирал тексты в окончательную подборку. Думаю, что сделал это не лучшим образом, но тем не менее — результат есть. При том, один из моих друзей, с которым я знаком несколько десятков лет, а последние годы еще и сотрудничаю (поскольку я такой кустарный издатель, а он – профессионал) — взял на себя техническое руководство проектом. После этого меня не беспокоили, а примерно через два месяца пригласили подписать сигнальный экземпляр.

Хотел бы попросить вас коротко представить собрание — что в него вошло?

Приступать к составлению я не очень спешил, поскольку это все-таки оказалось довольно хлопотно, но я понял одну важную вещь — у меня много неопубликованного, а также достаточно того, что было опубликовано далеко не полностью. Я воспользовался предложением издать это собрание, чтобы представить почти все вещи так, как они были задуманы. В частности, перевод пьесы одного из моих любимейших авторов, драматурга Марюса Ивашкявичюса «Мадагаскар» здесь публикуется впервые полностью. В литовском Малом театре у Римаса Туминаса эта пьеса была поставлена на треть — не больше, а в России в альманахе «Современная драматургия» была опубликована лишь половина пьесы. Подобным образом и со всем остальным. Например, мои воспоминания о Давиде Самойлове наконец-то опубликованы целиком, как и моя книга про «Саюдис». Когда я стал думать о структуре этого издания — она сложилась почти сама собой. Поскольку я делюсь пополам между Литвой и Россией, между литовской культурой и русской, то собрание составили два тома переводов — прозаических и стихотворных, еще один том — мои стихи, которые я пишу практически с мальчишеского возраста, еще два тома — мои прозаические попытки в разных жанрах. Один из них посвящен «дневниковой прозе» — это, собственно, моя главная книга о литовских событиях 1988-1990 годов.

Вы также активно занимаетесь популяризацией литовской литературы среди русских читателей. Насколько это благодарное или неблагодарное занятие на сегодняшний день?

Трудно судить, не определив того, что такое «благодарное занятие» само по себе. Благодарной я считаю свою работу в том смысле, что мне все-таки очень повезло. Я входил в литературу, когда в Литве был то ли золотой, то ли серебряный поэтический век. Работало одновременно — с начала пятидесятых и до конца девяностых — несколько великолепных поэтов. Взять хотя бы Юстинаса Марцинкявичюса, Альфонсаса Малдониса, Марцелиюса Мартинайтиса, Йонаса Стрелкунаса и других. Что тут говорить — хватило бы на несколько переводческих поколений. Конечно, я был совершенно очарован. Я ведь не здешний, приехал из Москвы — у меня было усредненное, примитивное впечатление о литовской литературе. Я взялся переводить Саломею Нерис, не понимая всей сложности этой работы. Точно также я схватился и за Паулюса Ширвиса. Внешне это два очень простых автора, но на самом деле необычайно трудных. Позже, поселившись здесь, я был вынужден понять, что все абсолютно не так — что в местной литературе действуют другие критерии, и вообще страна не такая — не та, которой я был очарован. Я сейчас тоже очарован, но по-другому. Я с этими людьми вместе рос, если иметь в виду русские переводы и публикации. Потому что некоторые авторы были великолепно известны и до того, как я стал их читать. Это Марцинкявичюс, Малдонис, Балтакис и т.д. А некоторых, я считаю, мне просто повезло привести в русскую литературу. Хотя они бы и без меня туда попали. Я имею в виду Стрелкунаса, Мартинайтиса, Альбинаса Бярнотаса, Стасиса Йонаускаса и многих иных. Счастье еще и в том, что я сумел доказать своим очень зрелым, необычайно профессиональным и требовательным друзьям в Москве, что литовская поэзия действительно впечатляет.

На ваш взгляд, что русский читатель может почерпнуть или найти необычного в литовской поэзии?

Я выскажу свое крайне субъективное мнение, которое состоит в том, что литовская поэзия необычайно изысканная, изощренная. Профессионально и технически в ней недавно произошло то, что, видимо, русская литература переживала в начале XX века, когда явилась плеяда гениев, которые преобразовали литературный язык. Мало того, вместе с этим действует такой фактор, как необычайная душевность. Я могу сказать, что в Ширвисе я различил именно это. Это какой-то иной уровень искренности. Дело в том, что к тому моменту русская поэзия, которой я тоже тогда жил и знал ее довольно хорошо, уже этим не обладала. Она уже пошла по какому-то другому, более идеологическому пути. Здесь же состоялся исторический и культурный слом, прекращение прежней, аграрной жизни — а по сути культурной, традиционной. Кончалась деревня, которая несколько столетий давала литовской культуре все — персоналии, язык, темы и т.д. На наших глазах в 60-х это и произошло, что вызвало большую боль. В России это ушло в деревенскую прозу, а здесь в поэзию, хотя ее полностью «деревенской» не назовешь. Она слишком интеллектуальна для этого.

Насколько, на ваш взгляд, сегодняшняя политическая ситуация в регионе влияет на культуру и так называемую связь культур?

Я даже боюсь отвечать на этот вопрос, поскольку всю жизнь мне как раз не хватало умения анализировать. Я только что вернулся из Москвы, где проходила презентация собрания. Там состоялось много разговоров именно на эту тему — в том числе с дипломатами в литовском посольстве и людьми, которые пришли на вечер. Ситуация такая: на официальном уровне контакты фактически прекращены. Я пока не могу понять — это хорошо или плохо? Потому что сколько в этом минусов, столько в этом и плюсов. Я вижу, что с ослаблением казенного политеса параллельно оживились простые, человеческие контакты. На этом уровне интерес к поэзии и культуре друг друга сохранился. Другое дело, что совершенно заглохла подобного рода коммуникация в прозе. Но она продолжилась в драматургии.

А как исторически меняется функция литературы, если подобные изменения, конечно же, происходят?

Мне кажется, с функцией литературы раньше все было просто. Она выполняла роль некоей политической и духовной оппозиции. При чем — в обоих обществах. Это все было по-разному, но до революции 1917 года (и даже не важно — Февральской или Октябрьской) судьбы и решения были похожие. Был некий постоянный гнет. В Литве – гораздо более сильный до 1904 года. Потом давление, реакция на него стали меняться. Вообще, чем больше гнет — тем гуще и плотнее культурная концентрация. Литовская культура возникла именно вопреки запрету на печать. Интеллектуалы, которые потом создали государство, собственно, сами язык разучивали вместе с детьми и женами. Потом наступили другие времена. В России гнет стал еще сильнее. Это тоже, кстати, породило массу талантов. В Литве было другое — тоже трудно, но по-другому. Затем судьбы вновь сошлись, и опять на литературу была возложена немыслимая по важности функция сохранения того здорового и светлого, что еще оставалось и в той, и в другой истории. Я могу сказать, что обе культуры это выполнили с блеском.

Можно сказать, что литовцам повезло больше. У них почти не было диссидентской литературы. Гнет здесь в советское время был сильнее и он был всесторонний. Но при этом литовцы сохранили необычайной силы дотошность, детальность повествования, внимание к деталям, по которым легко восстановить прежнюю Литву. Даже по поэзии, что нетипично. Сейчас же опять обе страны переживают схожий период, но он общемировой — это глобализация, т.е. процесс взаимосближения везде и во всем. У литературы появляется более компактная роль, но она при этом не менее ценная, поскольку культурной элиты везде и всегда очень мало, а формировать ее не умеют ни государство, ни школа, ни церковь, никто по отдельности, но лишь культура — приходящая из прошлого в настоящее. Говоря проще, о поэзии у меня есть короткое личное мнение: она будет необходима до тех пор, пока люди объясняются в любви.

Вопрос «про дальнейшие творческие планы» считается избитым, но я все-таки хотел бы его задать.

Планов очень много. У меня, как у переводчика, есть серьезные долги. Мы с женой, которая наполовину литовка, наполовину русская, начали переводить воспоминания Марцелиюса Мартинайтиса. Мы уже издали книжку, куда вошла мизерная часть этих воспоминаний. Надо опубликовать остальное. Кроме того мы уже перевели его же работу о литовской деревянной скульптуре — с фотографиями Линаса Броги. Упомянутые скульптуры — это некая тайна, одно из чудес света, на мой взгляд.

В 1981 году я выпустил книгу переводов стихотворений Йонаса Стрелкунаса. С тех пор и до своей смерти в 2010 году он создал немалое количество шедевров. Это тоже надо перевести и издать. Готовлюсь к работе над переводом новой пьесы Марюса Ивашкявичюса.

Есть у меня идеи нескольких книг, которые собственно не связаны с Литвой. Одна о моей школе, в которой я учился в Москве и которая сформировала меня как личность. Это уникальная школа, которую кроме как с пушкинским Царскосельским лицеем и сравнить не с чем. Так получилось, что директор этой школы, который ее создал в 1956 году, и сейчас ее возглавляет. Он до сих пор работает, хотя ему почти 90 лет. Я хочу о нем написать — о том, откуда они такие берутся и как держатся в этом мире.

Я также знаю, что вы помогаете созданию фильма о Марше памяти жертв Холокоста, который состоялся летом прошлого года в Молетай. Не могли бы вы рассказать об этом проекте чуть подробнее?

Прежде всего скажу вот что. Когда начался «Саюдис», принадлежать которому мне тоже повезло, я ездил в Россию много раз и постоянно был вынужден выступать с объяснением того, что происходит в Литве. Один раз, это было осенью 1988, меня о том, что литовцы собираются делать с таким болезненным моментом своей истории, как уничтожение евреев во время Второй мировой войны, спросил человек, которого я хорошо знал и уважал. Я попал как кур в ощип. Я ответил, что понимаю суть вопроса, но поскольку я сам пришлый, то боюсь по этому поводу что-то комментировать. Единственное, что я мог сделать — это передать-переадресовать вопрос Литве и знакомым литовцам. Хотя ответ к тому времени уже был. Я имею в виду статью Томаса Венцловы «Евреи и литовцы». Она была написана по-русски и впервые опубликована в самиздатовском журнале «Евреи в СССР». Хотя и малоизвестная, она к тому времени уже вызвала вал острой критики. Но Венцлова борец по природе, ему такое нестрашно.

Эта тема так или иначе возникала все время, а потом появился такой, тоже несгибаемый, парень как Ивашкявичюс. На него чем больше нападают, тем он крепче держится. Повезло и литовской истории в том смысле, что появился человек, чьи предки – из Молетай: Григорий (Цви) Критцер, который и был инициатором марша. Он познакомился с Марюсом Ивашкявичюсом, который тоже из этого города, Марюс позвал меня, я ещё кого-то. Для многих из нас это стало второй работой или даже второй жизнью, поскольку от этого теперь уже невозможно отстраниться. Сейчас готовится фильм, который необходим, потому что он отвечает на вопросы, кто эти люди, которые участвовали в марше, как это состоялось, как люди боролись не только с внешними препятствиями, но и с самими собой.

Я, как бы раньше сказали, человек с активной жизненной позицией. Я не могу жить только своими интересами и интересами своей семьи — меня постоянно куда-то уносит. Как-то меня спросила школьная подруга: «Почему ты до сих пор живешь в Литве, когда открыт весь мир?» Чтобы ответить на этот вопрос мне пришлось покопаться в себе, и я ответил ей, что как раз в Литве, которой я очень многим обязан, я еще очень мало сделал. Так что надо работать здесь и дальше, тем более, что теперь я знаю, что у меня появилось много единомышленников. 

shareprint
Главный редактор «Новой газеты. Балтия» — Яна Лешкович. Пользовательское соглашение. Политика конфиденциальности.